Мы, выпускники 90-х-2000-х годов, вряд ли умилимся, разглядывая свои школьные фотографии. Нам не взгрустнется: «Ах, что за школа была!.. Моя любимая учительница по литературе (математике, физике…)!» Книги, которые наши родители, бабушки, дедушки читали школьными каникулами, мы узнаем на старших курсах университетского факультета журналистики. А что представляла из себя советская школа?
 |
|
Я начну свои заметки о моих школьных годах с небольшой истории, что приключилась со мной спустя много лет после окончании школы. В тот день мне надо было получить визу у некоего милицейского начальника, давно и безнадежно уставшего от многочисленных назойливых, слезных, отчаянных, важных и неважных, пустых, бестолковых, непозволительных или наглых просьб ежедневных посетителей его кабинета. Войдя к нему, уже по его хмурому виду я понял, что ничего хорошего меня не ждет. С нескрываемым раздражением он стал перебирать мои бумаги, что я ему протянул: «Так. Анкета: — родился… учился… окончил школу номер… Школу номер…?» Тут он впервые поднял на меня глаза и переспросил: «Так, вы учились в этой школе?» И, услышав мое да, он вдруг прояснел лицом: «И я там учился! Да! А вот вы учительницу литературы, Марию Ивановну, помните?» И когда я сказал, что, конечно, помню, хотя я не учился в ее классе, он, потеряв свой начальнический рык, с какой-то неожиданной теплотой проговорил: «Скажи, друг, мировая была учительница! Ох, уж мне и доставалось от нее: я был неисправимый троечник! Строгая!» При этом он даже закрыл глаза и покачал головой, чтобы показать, как ему доставалось. Но сейчас это привело его в еще лучшее настроение: «Но она всех нас, сорванцов, любила, да и все мальчишки любили ее, нашу Марьванну!..» Полковнику явно не хотелось меня отпускать: «А директора, как его, - Петра Иваныча, помнишь? Тоже крутой был мужик!» В моей памяти тут же всплыла грузная фигура нашего директора, встречавшего нас каждое утро на площадке второго этажа, кажущаяся еще крупнее из-за света, бившего из окон за его спиной.
«Да-а, отличная у нас была школа, хорошая школа…» Так, благодаря светлой памяти нашей школы и наших славных учителей, я без всяких лишних слов получил от него требуемую подпись вместе с крепким рукопожатием. И мне показалось даже, что это воспоминание, так осветившее его лицо, помогло в эти часы и другим просителям, протискивающимся мимо меня в его кабинет, получить по крайней мере доброжелательное обращение к их просьбам.
Да, он был совершенно прав: хорошая у нас была школа. Я могу смело утверждать, что ни один из нас, окончивших в 50-х годах школу, будь он даже неисправимым троечником, как этот мой однокашник , никогда не говорил и не скажет ни одного худого слова про нее.
Нам повезло, что мы учились еще в тех школах, которые сохраняли все качества прекрасного русского образования. Мы учились в военное и послевоенное время, когда в школах остались только старые учители - все молодые ушли на фронт и в ополчение, и многие из них погибли в первые, страшные годы Отечественной войны. А наши пожилые учителя были из того времени, когда слова «сеять разумное, доброе, вечное» было их основным жизненным принципом, который они впитали вместе с высоким понятием Учитель.
Неустанное служение наших учителей этому завету не могло не отзываться в нас, ведь оно проявлялось в каждом нюансе их общения с нами, на каждом уроке, в каждом слове, обращенном к нам. Это выражалось и в той серьезности их отношения к своему предмету, и иногда в некоторой ревности по отношению к другим дисциплинам, и в искреннем желании передать нам знания, научить нас. Большинство из них получили классическое образование еще до революции, и, пережив сумятицу «новаторского» образования 20-х годов, они вернулись к тем принципам гуманитарного и нравственного воспитания, которое и было всегда основой русской школы. Тем более что наша победа в войне привела к необычайно высокому росту патриотизма и любви ко всему русскому. Пожалуй, даже и чересчур .
Этот поворот СССР к России привел, в том числе, к прямому копированию формата старой русской школы, что отразилось и в переходе к раздельным школам, и в школьной форменной одежде дореволюционного образца. Что, на мой взгляд, - раздельные школы и форма - стало существенным, положительным фактором школьного образования.
Особенно это относится, по моему мнению, к раздельному обучению детей . Ведь мало-мальски знающему особенности развития ребенка известно, что девочки в раннем школьном возрасте (приблизительно до 6-7 класса) значительно опережают мальчиков в своем развитии. Это значит, что совместное обучение приводит к явному психологическому дисбалансу в классе, и это вовсе не способствует успешному усвоению предметов. Я уж не говорю о том, что проявляющая себя природа, взаимные увлечения отвлекают ребят на уроках, и более того, как бы сказать помягче, - это приводит к определенному сексуальному развращению ребят. Я не школьный учитель, но я слышал от многих из них, да и от родителей множество историй о детских любовных драмах, о ранних сексуальных отношениях, что совсем не способствует не только усвоению уроков, но и приносит огромный вред моральному воспитанию детей. Не знаю как вам, но мне становится очень стыдно, когда я слышу из уст миловидных школьниц громко сказанные на улице, без всякого смущения, грязные непечатные выражения, уж не говоря о сигаретках в руках этих 12-14-летних девчонок. Да вы сами можете видеть и слышать это каждый день.
В наши школьные годы подобного не было и в помине. Это не значит, что мы не встречались с девчонками вне школы. Встречались, конечно, -класса с седьмого нам даже устраивали совместные вечера с танцами - мы к ним готовились задолго, учились танцевать вальсы и полонезы и репетировать какие-то представления. Вечера эти проходили под строгими взглядами наших и их учителей, очень чинно и даже торжественно. Мы, мальчишки, учились быть галантными кавалерами, а раскрасневшиеся от смущения девочки в их парадных платьицах все казались нам красавицами. Но это было вне уроков, это было за пределами класса, это никак не влияло на наше обучение. При этом равное развитие мальчиков в мужской школе не давало повода чувствам какой-либо ущербности, коварства или зависти. Да, среди нас были отличники, были и двоечники, но это оставалось только в классе, и это не мешало общей дружбе ребят. На уроках литературы и истории нам рассказывали о высоких моральных качествах, о чести, об истинной дружбе и чистой любви, о подвигах и самопожертвовании. И для многих из нас школьная дружба осталась самой светлой, и для многих она продолжается до сих пор. То же самое относилось в полной мере и к женским школам, как в отношении успеваемости, так и морального воспитания, и дружеских отношений, продолжающихся со школьных времен.
 |
||
Какое счастье, что тогда еще не было развращающего и отупляющего влияния телевидения и тем более Интернета с его необузданной пропагандой порнографии и насилия, не удерживаемой никакими моральными и этическими рамками. В этом смысле нам, школьникам 50-60-х годов прошлого века, очень повезло: мы не были испачканы этой мерзостью и грязью. Конечно, среди молодежи того времени были воры и хулиганы, были и ущербные люди, были и драки «двор-на-двор», «улица-на-улицу». Мы, мальчишки, покуривали «Беломор» начиная с 9-10-х классов. Да, у нас не было свободы, да, мы были закрыты железным занавесом от всего мира и не могли общаться с иностранцами. Да, нам запрещали слушать джазовую музыку и танцевать буги-вуги или читать запрещенных сталинской цензурой писателей. Да, нам врали газеты про ужасы мира капитализма и про наше счастливое детство. И все же я хочу сказать, абсолютно не пытаясь рисовать розовыми красками наши школьные годы, что в наше время было намного меньше пошлости, и потребительского отношения к жизни. И такого разгула разврата, вседозволенности и морального разложения, что мы видим сегодня, тогда уж точно не было. Как не было и наркомании.
…На уроках русского языка нас учили не просто грамотности и избавлению от ошибок. Наряду с усвоением написания слов «стеклянный, оловянный, деревянный» или «в течение, в заключение» и правил расстановки знаков препинания, нас учили правильно и грамотно излагать свои мысли, пользоваться всеми возможностями языка, в котором, по известным словам Михайло Ломоносова, «сочетается великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италианского, сверх того, богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков». Вдобавок мы знали, что наша учительница русского языка, сама прекрасно владевшая им, могла подтвердить эти слова Ломоносова своими знаниями, по меньшей мере, французского, немецкого языков и, возможно, латыни.
Уроки русского были неразрывно связаны с уроками литературы, начиная со «Слова о полку Игореве» - «Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о полку Игореве…» Мы познавали не только старославянский язык (учили наизусть, соревновались, кто больше сможет заучить и кто лучше перескажет по-русски то, что выучил), нас воспитывали воспринимать и понимать красоту и силу слов, необычайную образность и в то же время искренность и безыскусность этого безыменного автора. Мы могли сравнивать подлинный текст с переводом на русский язык - мы учились русской литературе . Интересно, а сейчас у нас проходят в школах «Слово о полку Игореве»? Или «проходят» мимо?
На такой фундаментальной основе шаг за шагом, постепенно, строилось изучение наших великих классиков - Жуковского, Грибоедова, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Тургенева, Некрасова, Льва Толстого, Чехова, А. Н. Островского, М. Горького… Конечно, не обошлось и без «неистового» Белинского, Чернышевского и иже с ними. Но, клянусь, я при всем желании не смогу сейчас вспомнить и даже представить, о чем были «сны Веры Павловны», а вот персонажи и герои наших классиков приходят ко мне на память как живые, давно знакомые и давно любимые друзья. И, как наяву, я могу представить буран, в который попадает юный Гринев, или то колесо коляски Чичикова, которое «до Казани, кажись, не доедет…», или тот старый могучий дуб, который и мне вместе с Андреем Болконским, говорит, что жизнь продолжается, и даже старый Фирс из «Вишневого сада»…
Правда, в то время мы не могли изучать Достоевского или проходить на уроках поэтов Серебряного века, но нет худа без добра - я считаю, что по-настоящему произведения Достоевского можно понимать и стоит читать уже в более позднем возрасте, и еще лучше после обретения знания Библии и Нового Завета . Да и Блока, и Гумилева, Анненского или Ахматову лучше читать в пору «зрелой юности». Уже после приобретения своего личного опыта в жизни.
Заложенные в наши сердца и души произведения наших великих писателей выстроили в нашем сознании прочное представление о России, о русской душе и о русском характере. Все последующие прочитанные мной книги русских и советских писателей лишь дополняли деталями, давали новые знания, осовременивали мои представления, удовлетворяли мое любопытство, но при всем моем уважении и почитании их, они не смогли во мне «поколебать треножник» великих, на творчестве коих и строится вся русская литература. И величайшая благодарность нашим учителям, открывшим нам это богатство. Они нас приучили читать, вчитываться, ценить и любить чтение.
Так получилось, что про другие страны и народы мы могли тогда познавать тоже только из литературы. Англию и англичан мы узнавали из романов Вальтера Скота, по драмам и сонетам Шекспира, Байрона, потом по Диккенсу, затем по Голсуорси, Б. Шоу и т. д. В равной степени Францию нам открывали Стендаль, Флобер, Дюма, Бальзак, Мопассан и другие. Как ни странно, но современная Испания больше всего была представлена Хемингуэем (я не говорю о «Дон-Кихоте» - это весь мир!), Америка - ну, конечно же, она открывалась сначала Фенимором Купером и Майн Ридом, Джеком Лондоном и О. Генри… Этот перечень можно продолжать до бесконечности. Лучше сказать о том, что нам было менее доступно и известно. Это страны Востока и Африки, что можно было объяснить, скорее всего, малым числом переведенных книг писателей этих стран. В какой-то мере этот дефицит покрывали романы Жюль Верна, по страницам которых мы путешествовали по всему миру, включая экзотические страны Востока, Австралии и Южной Америки. Нам на лето выдавались списки книг, которые, по мнению наших учителей, могли быть интересны для прочтения во время летних каникул. Так получалось, что в эти списки незаметным образом попадали и те авторы, на которых были наложены официальные табу - например, стихи Есенина или Блока.
Не менее значительными были уроки по истории. Сначала по истории Древнего мира, потом по всемирной истории и по истории России. Возможно, по прошествии стольких лет после окончания школы мне это стало казаться, а, может, так было и на самом деле, но получалось так, что, когда по истории мы проходили Киевскую Русь, то по литературе мы учили Слово о полку Игореве, изучение смутного времени и самозванцев совпадало с чтением «Бориса Годунова», времен Петра Первого - с чтением «Полтавы» и «Медного всадника». Но, скорее всего, искренне уважаемый нами учитель истории просто рекомендовал нам читать или перечитывать произведения, соответствующие изучаемому времени. На его уроках больше всего мне нравилась эпоха античной Греции и Рима. Из холодных, покрытых сугробами снега улиц Москвы мы попадали в солнечные Афины или Спарту, следили за походами Александра Македонского, смотрели на рисунки и фотографии оставшихся храмов и руин. Наш историк успел до революции побывать в Греции и в Италии, потому по его рассказам у нас возникали некоторые ощущения сопричастности и к историческим персонажам, и к мифическим героям, нам нравилось мужество троянцев и подвиги Геракла, мы, казалось, видели соратников Спартака: Ave, Caesar, morituri te salutant! - Салют, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя! Мы вместе с нашим учителем карабкались по стенам Колизея, проходили под триумфальными воротами цезарей и восхищались полотнами Рафаэля и скульптурами Микеланджело. Не менее интересно мы изучали историю России, подвиги Александра Невского, Дмитрия Донского, войны Петра Первого, подвиги Суворова и Румянцева, войну 1812 года. Мы стремились сами больше прочитать, больше узнать, бегали по вечерам в открытый тогда для школьников в левом крыле дома Пашкова на улице Фрунзе (Знаменки) отдел Ленинской библиотеки, и потом делали доклады. Но все равно наш историк превосходил нас по своей эрудиции и знаниям. По любой теме обязательной и необязательной программы. Он читал нам отрывки из «Илиады» на греческом, изречения Цицерона по латыни, и цитаты по-немецки из Истории Древнего Рима Т. Моммзена. А как же мы гордились собой, если по сообщению кого-то из нас, наш историк замечал: «Интересно, я этого не знал!» Мне кажется, что он здесь просто лукавил, возбуждая в нас тягу к познаниям.
Но это совсем не значит, что другие предметы, как-то: математику, географию, естественные науки и даже рисование, или музыку нам преподавали менее интересно или менее эрудированно. Так, до сих пор логическая ясность и красота математических выражений и формул у меня сопряжена в памяти с высокой сухонькой фигурой моей школьной учительницы математики, в ее строгом черном платье с глухим воротом, с неизменно белоснежно чистым кружевным воротничком. Она нас учила не столько тому, что дважды два = четыре, или логарифмическим таблицам Брадиса, сколько прививала в нас любовь к логике математики и учила получать радость при нахождении правильных решений. Она заставляла нас не бояться исходной сложности формул и уравнений, учила искать нужные пути и получать удовлетворение в победе, главным образом, в победе над собой, над неверием в свои силы. Это побуждало в нас дух соревнования и здорового соперничества - кто быстрее решит или кто найдет лучший путь решения предложенных ею задач.
А наш замечательный физик, благодаря которому я выбрал свой путь и стал радиоинженером. И еще десяток ребят из моего класса пошли по этой стезе. В те годы радиотехника по существу не преподавалась в школе. Он заразил нас изобретательством. Я вспоминаю, как мы, сгрудившись на кухне его маленькой квартиры, что-то паяли, собирали, свинчивали, а потом ходили в городской радиоклуб, который снабжал нас редкими тогда, дефицитными радиодеталями. И какую же мы испытали гордость и радость, когда заработала единственная во всей стране школьная УКВ радиостанция, официально зарегистрированная в Радиокомитете СССР!
Продолжение следует…
Примечания
Почти забытое сейчас слово - не одноклассник, а однокаш ник - тот, кто «ел кашу из того же котла», в данном случае - учился в той же школе.
Сейчас от того перехлеста осталось только выражение: «Россия - родина слонов», но тогда на полном серьезе повсеместно утверждалось и прославлялось неоспоримое первенство русских ученых, инженеров и изобретателей по всем направлениям науки и техники.
А что касается школьной формы, то она также оказывала определенное психологическое, дисциплинирующее воздействие. Недаром все элитные школы на Западе одевают своих воспитанников в исторически устоявшуюся и красивую форму своих школ. К счастью у нас это тоже начинает возрождаться.
К стыду своему могу сказать, что после того, как я стал пользоваться компьютером, моя грамотность стала прихрамывать - вероятно, из-за того, что сама программа стала следить за моим правописанием, стимулируя мою лень обращать внимание на запятые.
Вот, например, что записал Николай Заболоцкий про свои чувства, которые владели им при переводе Слова: «... Сейчас, когда я вошел в дух этого памятника, я преисполнен величайшего благоволения, удивления и благодарности судьбе за то, что из глубины веков донесла она до нас это чудо…. Есть в классической латыни литые, как металл, строки, но что они в сравнении с этими страстными, невероятно образными, благородными, древнерусскими формулами, которые разом западают в душу и навсегда остаются в ней! Читаешь это Слово и думаешь: «Какое счастье, Боже мой, быть русским человеком!».
Если посмотреть шире, то вся русская классическая литература пронизана канонами и духом православия, практически в любом произведении присутствует христианское понятия греха и искупления, несения своего креста и веры. Конечно, и наши преподаватели были, по крайней мере, в их дореволюционной юности, людьми православными, но в 50-е годы об этом предпочитали не заикаться.
Я вспомнил загадку, которую нам задавал наш историк: «Почему Пушкин написал - Шереметев благородный (вернее Шереметевъ), а мы говорим Шереметьево? И как бы он написал Меншиковъ или Меньшиковъ, называя его «счастья баловнем безродным»?» Кто знает, возможно, отчасти поэтому он и не стал называть его фамилию в перечислении «славных соратников» Петра, оставляя ему только его положение «полудержавного господина»? Мой читатель, - я задаю эту загадку Вам.
18 апреля закончилась досрочная сдача ЕГЭ. Специалисты констатируют отсутствие принципиальных нарушений. Но повлияет ли налаженный контроль над тестами на знания школьников, которые в советское время не подвергались сомнениям? Попробуем разобраться в этой проблеме.Российское самопознание
Статья № 7 «Закона об образовании» предписывает ввести Федеральные государственные стандарты, в соответствии с которыми нынешняя система образования отказывается от традиционного формата обучения «в виде знаний, умений и навыков». Теперь же за основу берутся так называемые универсальные учебные действия (УУД), под которыми понимают «общеучебные умения», «общие способы деятельности», «надпредметные действия» и так далее. Если попытаться понять эти фразеологизмы, то их смысл сводится к тому, что конкретика знаний уступает место познавательности и саморазвитию.
Вместо того чтобы заставлять учеников зубрить и дотошно проверять их знания, учитель предлагает детям самостоятельно разбираться с темами. В конце концов, федеральные государственные стандарты лояльны к отрицательным результатам, проще говоря, к двойкам. В частности, в нормативах сказано - «не достижение этих требований выпускником не может служить препятствием для перевода его на следующую ступень образования». Кстати, в СССР двоечников оставляли на второй год.
Тинэйджеры по-итальянски
Составители новой российской системы образования, по мнению многих экспертов, скопировали формат большинства западных школ, главный постулат которой звучит так: «хочешь учиться – учись». Между тем, учителя бьют тревогу по поводу отсутствия у старшеклассников чувства ответственности, которое было характерно для советских выпускников.
У многих молодых людей, закончивших современную школу, наблюдается психология тинэйджеров. Доцент кафедры социологии Лондонской школы экономики Екатерина Хаким отметила, что две трети молодых девушек в Европе категорически не хотят работать, ставя главной целью своей жизни удачное замужество. В России таких – уже половина.
О том, как «самопознавательная» образовательная система, принятая на Западе, влияет на взрослую жизнь, можно наблюдать в странах ЕС. По статистике, 80% тридцатилетних поляков, итальянцев и греков живут с мамами и папами, а в Англии половина всех молодых людей регулярно требует от родителей деньги на проживание. Об этой проблеме говорит советник директора Российского института стратегических исследований Игорь Белобородов: «Повальная постподростковость - это не персональный выбор итальянцев или японцев, это глубокая деформация, кризис уже в запущенной стадии».
Чистописание: кара или необходимость?
Западный подход в корне противоречит русской этнопедагогике. К примеру, чистописание требовало от детей усидчивости и концентрации внимания. Каллиграфия была единственным предметом, унаследованным советской образовательной системой от царской начальной школы. «В воспоминаниях тех, кто помнил дореформенные уроки чистописания (до 1969 года), последние очень часто изображаются как кара и проклятие маленького человека, - поясняет филолог, ведущий научный сотрудник Института русской литературы РАН Константин Богданов. - Маршалл Маклюэн (выдающийся теоретик XX века в области культуры и коммуникаций), а вслед за ними другие специалисты в области медиальной антропологии и теории средств массовой коммуникации много писали о зависимости смысла информации от характера ее медиальной передачи.
Образовательная роль чистописания представляется при этом более значительной, чем всего лишь роль начальной стадии в овладении алфавитом, письмом и грамотностью».
«Степень поколенческой преемственности у детей предреволюционной и советской поры в этом отношении выше, чем у детей, прошедших советскую школу, и тех, кто учится в школе сейчас, - констатирует Константин Богданов. - В последнем случае граница между поколениями пролегает там, где, фигурально выражаясь, заканчиваются чернильные кляксы». Школьные традиции русской, а затем и советской школы полностью вытеснены из нынешнего образа жизни и заменены стандартами западной развлекательной культуры.
Касается это, прежде всего, забвения морального кодекса юного человека, имевшего место в СССР. Особенно наглядно это проявляется сейчас – в эпоху интернета. При всех технических плюсах, отсутствие самоцензуры во всемирной паутине приводит к деградации детской личности. «Бесконтрольный интернет калечит детскую душу, - уверены учителя, - школьницы устраивают селфи-сессии, стараясь шокировать публику. Мальчики становятся агрессивными и циничными. Они бравируют жестокостью». По общему мнению педагогов, дети страдают интернет-зависимостью. Такие подростки никогда не променяют социальные сети и компьютерные игры на учебники.
Кругозор
Отсутствие требований к системным знаниям сразу же привело к сокращению предметов. В итоге убрали всё, что в советское время способствовало развитию кругозора. Детей, например, не учат астрономии, мотивируя это тем, что и в Америке этого предмета в школьной программе нет, «зато ВВП в разы больше, чем у нас». Кроме того, в российских школах убрали и черчение, мол, теперь проектируют с помощью САПР (системы автоматизированного проектирования). Между тем, по мнению многих математиков, именно черчение развивает геометрическое и пространственное мышление.
Спорт
О том, что советские школьники и школьницы занимались массово спортом, знают все. К примеру, но нормам ГТО для получения серебряного значка «Смелые и ловкие» учащиеся (мальчики) 1-4 классов должны были пробежать 60 метров за 10.8 секунд, а тысячу метров – за 5 минут, и, конечно же, потянуться на высокой перекладине – 3 раза.
Десятиклассникам же предъявлялись требования, которые не под силу большинству нынешних молодых мужчин. Чтобы получить опять-таки «серебро» третьей возрастной ступени «Сила и мужество», необходимо было пробежать три тысячи метров за тринадцать с половиной минут, и проплыть «пятидесятиметровку» - за пятьдесят секунд. Кроме того, требовалось подтянуться на перекладине девять раз. Ставились и другие задачи: метнуть гранату весом 700 г на 32 м (для юношей); выполнить упражнение по стрельбе из малокалиберной винтовки (дистанция 25 м, 5 выстрелов) с результатом: из винтовки типа ТОЗ-8 - 30 очков, из винтовки типа ТОЗ-12 - 33 очка. По статистике, в СССР более 58 миллионов человек в 1972-1975 гг. сдали нормы ГТО, в том числе большинство школьников.
Нынешние нормы ГТО явно проигрывают советским. К примеру, 17-ти летнему юноше для получения «серебра» надо пробежать три километра за 14 минут и 40 секунд, а «пятидесятиметровку» - лишь бы проплыть.
ЕГЭ и золотая медаль
Советская школьная золотая медаль ценилась очень высоко. «После 10-го класса мы сдавали 8 (!) обязательных экзаменов (контрольная по алгебре, геометрия устно, сочинение, литература устно, физика, химия, история, иностранный язык), - вспоминает медалистка СШ № 51 Минска Анна Островская (1986 год выпуска). - Причем письменные работы медалистов - сочинение и алгебру - проверяли несколько комиссий, и школьная, и районная. Помню, очень долго ждали этого подтверждения оценок. К слову, моему однокласснику-отличнику медаль в итоге не дали, но он и без нее поступил в Московский мединститут».
По имеющимся на тот момент правилам медалисты поступали ВУЗы, имея преимущества перед другими абитуриентами. Им необходимо было сдать лишь профильный экзамен. «Блатными» золотые медали стали уже в период перестройки, с появления первых кооперативов, - вспоминает учитель истории Мария Исаева, - но хочу отметить, что, если у преподавателей ВУЗа возникали сомнения в медалисте, следовали серьезные проверки и самые строгие выводы. Когда же перестала работать обратная связь, тогда и школьное «золото» оказалось фальшивым». Что касается ЕГЭ, то вся история этого госэкзамена пронизана скандалами и драмами, в том числе связанными с суицидами школьников. При этом вузовские преподаватели не раз высказывали сомнения в достоверности этих тестов.
«Безусловно, нынешняя система школьного образования нуждается в реформировании, - говорит профессор, теоретик науки Сергей Георгиевич Кара-Мурза. – Мы, к сожалению, не видим научных открытий мирового уровня, сделанных выпускниками российских школ, хотя прошло много времени с 1992 года, который разумно взять за точку отсчета. Приходится констатировать резкое ухудшение качества знаний современных детей».
«СП»: - В чем же причина такого положения вещей?
Здесь логично вспомнить предысторию, чтобы оценить уровень проблемы. До Великой буржуазной революции во Франции имелись религиозные школы, выпускники которых, получая целостное представление о мире, становились личностями в высоком смысле этого слова. Способ обучения имел университетскую основу. После же буржуазной революции некоторых детей стали учить по этой же университетской системе, но на научной картине мира. В итоге выпускники этих элитарных лицеев обладали системным взглядом на порядок вещей. Основная же масса училась в школе так называемого второго коридора, получая мозаичное представление о мире. Эта же проблема остро стала и в России в последней трети 19 века, когда появилась массовая школа. Наша русская интеллигенция, воспитанная на классической литературе, отвергала разделение на «два коридора» - на элиту и на массу.
Лучшие умы России считали, что школа должна воспроизводить народ, объеденный общей культурой. О накале страстей вокруг этой проблемы можно судить по участию в этой дискуссии царя и военных министров. После Октябрьской революции в 1918 году был созван первый Всероссийский съезд учителей, который и решил, что школа должна быть единой и общеобразовательной, университетского типа. Теперь же единый подход к образованию университетского типа утрачен. Это, конечно, огромный минус.
«СП»: - Советский Союз был первой страной, который ввел эту систему?
Да, наша страна стала первой, которая начала учить детей по единому стандарту, не деля детей на элиту и массу. Причем, появилось множество специфических моментов. К примеру, детей за плохую учебу не отчисляли, а устанавливали над ними шефство отличников, которые дополнительно с ними занимались. Я это всё прошел, и скажу так: помогая товарищу, начинаешь по-настоящему понимать предмет. Большинство наших ведущих ученых и конструкторов тоже прошли через систему взаимопомощи своим отстающим школьным товарищам. Приходилось думать, как же объяснить двоечнику, чтобы он понял. Здесь также разумно вспомнить чистописание. Оказывается, что мозг человека имеет особую обратную связь с кончиками пальцев. Отмечено, что в процессе чистописания развивается механизм мышления. Китайцы же не отменили этот предмет, хотя их иероглифы сложнее нашей кириллицы. В целом, советская школа обладала множеством положительных особенностей, которые в совокупности воспитывали личность.
«СП»: - А интернет?
Интернет – это данность нашего времени, и отрицать или, тем более, запрещать – это глупость. В то же время необходимо вырабатывать эффективные механизмы, которые нивелировали бы отрицательные воздействия всемирной паутины на детей. Это очень сложная работа, которую обязательно нужно делать.
«СП»: - Как вам видится будущее нашей школы?
Я уверен, что рано или поздно государство вернется к положительному опыту советской школы, что, собственно, мы кое-где наблюдаем. У нас просто нет иного пути, иначе Россия не выживет в этом жестоком конкурентном мире.
Александр Ситников
Из журнала «Звезда», №12, 2008 г.
Дервиз Т. Рядом с Большой историей. Очерки честной жизни середины XX века.
Как учились.
До школы никто меня специально ничему не учил, кроме, конечно, необходимых жизненных навыков — как мыться, как зубы чистить и тому подобное. Главным человеком в доме была бабушка, мамина мать. Она вела хозяйство, но помимо этого прекрасно рисовала, вышивала и вообще была рукодельница. Она никогда не говорила мне: “Отойди, не мешай, не до тебя”. Наоборот. Все попытки подражать ей приветствовались. Более того, она не боялась дать мне, пятилетней, в руки иголку, ножницы, а на кухне даже ножик. Поэтому в эвакуации лет в семь я свободно растапливала печку, от меня никто не прятал спички, потому что я твердо знала, что спички не игрушка, и умела ими пользоваться.
“Как это, не умею? — говорила бабушка. — А ты научись!” И я старалась. Худшие оценки из уст бабушки были: белоручка или кисейная барышня, неженка. А еще она, закончив какую-нибудь трудную для себя работу, говорила: “Ну вот, если женщина захочет, она поставит самовар!” — и в ответ на мое всегдашнее “почему?” объяснила, что ставить самовар — традиционно мужская работа. “Но знай, — говорила она частенько, когда я уже стала постарше, — женщина должна уметь все!”
Я хорошо запомнила момент, когда я научилась читать, опять-таки благодаря бабушке. Буквы я знала, у меня были кубики с буквами. До войны бабушка читала мне вслух довольно много, а в эвакуации свободного времени у нее совсем не стало: нужно было готовить, да еще надо всех обшивать, чинить, стирать. Брат был на пять лет старше, но читать мне отказывался, заявляя, что детские книжки ему скучно. И вот однажды в ответ на мои мольбы: “Ну, бабушка, почитай!” — она вдруг мне и скажи: “Видишь, я шью, а ты лучше сама мне почитай!” — “Я не умею!” — “А ты научись! Возьми „Почемучку“ и почитай!”
Имелась в виду моя любимая “Что я видел” Бориса Житкова. Ее мне читали так часто, что многие куски я помнила наизусть, особенно начало. Это, несомненно, помогло. Я открыла книгу, а бабушка спрашивает: “Какая там первая буква?” — “К!” — “А дальше?” — “О!” — “А потом?” — “Г! Д! А!” — “А вместе?” Честное слово, я помню этот миг — само сложилось слово “когда”! “Когда, бабушка, когда!!” — “Вот видишь, и научилась, — сказала она буднично. — Читай дальше”. Не скрою, сначала я продвигалась не быстро, но с каждым днем все легче и легче. Потом бабушка мне сказала, чтобы я читала шепотом. Я попробовала — получилось. Тогда новый совет: “А теперь — про себя повторяй и губами старайся не шевелить!” Так и пошло. К началу школы я читала все, что попадало под руку. Незнакомые слова и знаки препинания бабушка объясняла. А вот правильно писать я училась в школе.
В школу я пошла в 1943 году, в маленьком поселке Ярославской области. Никогда, вплоть до окончания, я не видела лучшей школы и лучшей учительницы. И это не преувеличение.
Кирпичное здание школы занимал госпиталь, так что школа вернулась в свой старый, дореволюционной постройки, большой бревенчатый дом. Это была семилетка (“неполная средняя школа”), но в общей сложности детей было немного. Поэтому было всего три учителя и две помощницы, студентки педтехникума, Нина и Валя. Учителя были: Николай Михайлович Головин, он же директор, учил с 4-го по 7-й класс, его жена Юлия Федоровна, учила с 1-го по 3-й класс, и однорукий военрук Николай Павлович в гимнастерке и шинели без знаков различия, учил физкультуре, военному делу и проводил политбеседы о положении на фронте. Еще были “техничка” тетя Паша и ее муж дядя Ваня. Кроме топки печей и уборки они еще звонили в звонок (ручной колокольчик).
Головины были учителя еще дореволюционной выучки. Уже в те годы была даже издана книга о них — “Народный учитель” (к сожалению, не помню автора). Я ее с большим интересом прочитала и узнала, что Юлия Федоровна окончила училище перед самой революцией и поехала учить детей в село. Николай Михайлович был из местных, учился у нее уже взрослым. Потом они поженились. Как всем учителям, им дали в поселке казенную квартиру и, что удивительно, не отобрали и не уплотнили после революции. Обстановка у них была совершенно литературная, конца XIX века: узкое зеркало в простенке, гнутый диванчик и кресла, круглый стол под скатертью с бомбошками, фисгармония, висячая керосиновая лампа с абажуром над столом, специальный узкий столик с самоваром. Детей у них, кажется, не было, но, впрочем, тогда меня по малости лет это не интересовало.
Они знали всех жителей соседних деревень. У них учились уже сыновья и даже внуки их первых учеников. Почти каждое утро в классе начиналось с того, что Юлия Федоровна справлялась у кого-нибудь из детей о здоровье матери или бабушки, отцы у всех были на фронте.
1 сентября я вместе с другими госпитальными детьми пошла в школу, то есть просто пересекла большой двор, скорее лужайку, заросшую низенькой травкой. Никому из родителей тогда и в голову бы не пришло “провожать” детей в первый класс, да они и не смогли бы — работали. Все дети собрались у крыльца. Николай Михайлович что-то кратко сказал, после чего из двери вышла тетя Паша и, подняв колокольчик над головой, зазвонила. Все пошли внутрь.
Старое здание было тесновато. В одной комнате стояли парты в четыре ряда. Два ряда — первый класс, два — второй. Это было неудобно, и вскоре мы стали учиться в две смены — неделю в первую, неделю во вторую.
Я не знаю, осталось ли школьное оборудование со старых времен или Головины сами где-нибудь его заказывали. Ничего похожего я не видела даже в Ленинграде. Перечислю, что было в нашем классе.
Огромная доска, светло-коричневая, начинавшаяся низко над полом, удобная для самых маленьких. Около нее ящички для мела, белого и цветного. Деревянная линейка-решетка, чтобы нарисовать на доске прямую или косую клетку. Настоящая заячья лапка, чтобы аккуратно сметать сверху вниз мел с доски в специальный желобок (а не возить грязной мокрой тряпкой, как это было потом всюду). Помню, как однажды Ю. Ф. сказала одному мальчику, что лапка совсем стерлась, пусть отец пришлет новую. По доске вверх и вниз передвигалась деревянная линейка, в которую можно было вставлять картонки с буквами. Сами буквы хранились в шкафу.
Парты, сверху черные, гладкие и блестящие, с углублениями для чернильниц и ручек, были разных размеров, и нас рассадили по росту. Стол у учителя был письменный, с тумбами и ящиками. У стены стоял застекленный шкаф. В нем было много всего: буквари (кстати, авторами были Головины), тетради для писания в классе, акварельные краски с кисточками и стеклянными чашечками для воды, много цветных литографий известных картин, ящик-клетка для всех чернильниц, много ножниц и цветной бумаги, наверное и что-то еще.
На стене рядом с доской висела большая карта СССР и Европы, на которой флажками каждый день отмечали линию фронта.
По стене тянулся длинный ряд крючков — раздевались в классе. Почти все ходили в обуви с галошами, которые снимали, и оставались в валенках, в шубенках или даже в толстых носках. В углу была печка, уже натопленная к началу уроков.
Было плохо с тетрадями, поэтому дома писали в самодельных из какой попало бумаги, а в классе — в настоящих. Букварь был у каждого, но его не уносили домой. Каждому выдали ручку с желтеньким пером № 86 для дома, в классе писали другими ручками. Промокашки тоже были только в классе. Каждое утро дежурный расставлял по партам чернильницы, а наливала в них чернила сама Ю. Ф. На перемене нас выпускали на улицу, бегать и играть можно было как угодно, но жестоких драк я не запомнила.
Первое появление Юлии Федоровны произвело на меня ошеломляющее впечатление. Она была маленького роста, с высокой седой прической валиком, как на бабушкиных старых фотографиях. При этом длинная, до щиколоток, черная юбка, белая блузка с высоким воротом, заколотым брошкой, и туфли на высоких каблуках. Пальто она снимала где-то вне класса, а вот шляпку, настоящую кокетливую шляпку, вынув длинную булавку, снимала в классе и водружала на шкаф. Зимой у нее на плечах был большой шерстяной платок. Частенько на перемене она привлекала кого-нибудь к себе под платок, как под крыло, и о чем-то с ним тихо говорила.
Ю. Ф. умела учить всех и каждого в отдельности. Допустим, я и еще два-три человека умели читать. Не оставлять же нас без дела! Моим слабым местом было письмо. Значит, пока другие складывали на доске слова, я получала задание написать лишнюю строчку. А если учились арифметике, то она, прохаживаясь между партами, тому, кто решил пример, немедленно давала решать новый.
Произошел такой удивительный случай. Медсестра из госпиталя упросила Ю. Ф. взять в класс свою пятилетнюю дочку, просто потому, что ее не с кем было оставлять дома! И вот этой Люсе отвели место сбоку на передней парте, и она там тихо что-то рисовала, а на переменах играла с нами. Ю. Ф. иногда к ней подходила, что-то ей отдельно показывала. Ко всеобщему удивлению, Люся закончила первый класс с показателями не хуже других и в неполные шесть лет получила право перейти во второй.
А еще именно в то время я усвоила простые, полезные приемы и правила: как сидеть, чтобы не кривилась спина; как упражнять глаза: на доску — в тетрадку, на доску — в тетрадку, 10 раз; как правильно держать перо, чтобы не уставала рука; как стоять у доски, когда показываешь указкой, и многое другое.
С таким педагогическим приемом, как вызов родителей в школу, я вообще столкнулась только в Ленинграде. И это при том, что далеко не всем учение давалось легко, были даже второгодники. Юлия Федоровна сама творила суд и расправу. “Помолчи, пустобрех!” — это когда кто-то болтал на уроке. “Сядь на последнюю парту, остынь” — это уже сильнее, ибо приравнивало к второгодникам, сидевшим по неписаному правилу на последних партах. “Тебя сегодня даже спрашивать не хочу!” — так сильно, что кончалось иногда слезами.
Никогда никого не хвалила и не ругала “перед всем классом”, тем самым никого не унижала. А запомнила я, как однажды Юлия Федоровна остановилась возле одного мальчика и сказала: “Матери скажи, что я тобой довольна. — За точность этой фразы не поручусь, а дальнейшее запомнила точно. — Так и передай, что Юлия Федоровна довольна”. Он так покраснел, что уши стали прямо алыми, а Ю. Ф. пошла по проходу дальше.
Между прочим, это была ее манера — ходить между партами. Так она мимоходом могла поправить или даже заплести чью-нибудь распустившуюся косичку, провести по волосам рукой, а могла и постучать костяшками пальцев по темечку, видя кляксы в тетрадке, и приговаривая иногда: “Ишь, навозил, говновоз несчастный!” Она говорила по-местному, сильно окая.
Это слово на селе не было ругательством. А вот мат, конечно, был. Но считалось последним делом ругаться при девочках. И это в нашей детской среде соблюдалось.
Как все хорошее, первый класс закончился, и мы поехали дальше на запад, в Речицу, в Белоруссию.
По простоте душевной я думала, что все школы будут такие же. Не тут-то было. Здание, правда, было большое, каменное, двухэтажное. Когда вошла в свой второй класс, то увидела следующее: по партам носились здоровенные лбы и кидались разными предметами, в том числе чернильницами-непроливайками, брызги от которых были на стенах и одежде. Все истошно кричали и ругались матом. Девочки жались по стенкам, ведь сидеть за партами было невозможно. Все были в пальто и шапках. Уже потом я рассмотрела, что некоторые мальчишки были в немецких военных мундирах без погон, но с ненавистными черными петлицами на воротнике. (Речицу сравнительно недавно освободили.)
Когда публика увидела новенькую, да еще с портфелем (достался от старшей дочки хозяйки), начался настоящий шабаш. Портфель тут же отняли, все вытряхнули и стали им кидаться, при этом украли деревянный пенал. У всех в сельской школе были такие. Их делали сами деревенские, они были некрашеные, но гладенькие, а на крышке каждый сам выжигал рисунок или надпись. Меня дергали за косички, одна расплелась, и ленточка тоже исчезла. Ее мне было жаль даже больше пенала, это был подарок моей прежней подружки ко дню рождения. От неожиданности я даже не заплакала и продолжала стоять у двери, пока не пришла учительница.
Звонки, как выяснилось, не работали, в колокольчик никто не звонил, приходила учительница Анна Константиновна и пыталась начать урок. Получалось плохо. Думаю, что она, может, и сама боялась, такой у нее был робкий и замученный вид в каком-то драном пальто и сдвинутом назад, на шею головном платке (и это после подтянутой Юлии Федоровны!). С ее появлением девочки кинулись к ней и, видимо, стали жаловаться, показывая на мальчишек. Мне вернули портфель с разорванной “Родной речью” и пресловутой непроливайкой и красный берет, которым я очень дорожила (мамин!), и отвели какое-то место, как оказалось непостоянное. Кто куда хотел, туда и садился.
Разобравшись со мной, учительница начала громко выкрикивать какие-то непонятные мне слова: “пыцуник, барба, бедуля” и вдруг: “Васильева” — оказалось, что это фамилии. Но перекричать общий гам она не смогла и перекличку бросила. После чего предприняла потрясающий маневр: улучила момент, сорвала шапку со здоровенного верзилы и выбросила ее в коридор. Мера, очевидно, была испытанная. Все главные персонажи во главе с владельцем шапки вывалились в коридор, она закрыла двери, и начался урок.
Меня вызвали к доске и велели для проверки что-то написать. Доска была черная, шершавая и вся исписана матерными словами. Я с ужасом смотрела на отвратительный грязный ком тряпки, не решаясь взять его в руки. Однако пришлось. А мел?! Ведь Ю. Ф. научила нас заворачивать мел в бумагу, чтобы не пачкать руки, а тут он вообще был пропитан чернилами. Но сами испытания прошли успешно, и меня официально оставили во втором классе, хотя я из-за всяких переездов в школу пришла уже в конце второй четверти. Вот какой запас прочности дала мне сельская школа!
Прошли два урока, и на большой перемене в классе стали всем раздавать по два кусочка хлеба и по два — сахара. Учительница, спасибо ей, проследила, чтобы у меня это не отняли, так как классные хулиганы для получения хлеба тут же ввалились в класс и на другие уроки уже не остались.
Когда позже я читала “Республику Шкид”, деяния беспризорников не произвели на меня впечатления — я уже повидала и похуже.
И началась для меня ежедневная каторга. Все госпитальные семьи были расселены в разных концах маленького города. У меня не оказалось в классе ни одного товарища. Да и во всей школе учились только двое знакомых, гораздо старше меня. Одному вскоре сломали нос, и моя мама его лечила.
Я долго ходила в школу окольными путями, научившись у других девочек пробираться через черный ход, чтобы не встретиться с мальчишками. Это были отнюдь не безобидные шалости. На улице случалось всякое, вплоть до попыток изнасилования.
Во втором классе числились ребята 12—14 лет, пропустившие учебу из-за войны и прошедшие свою тяжелую школу жизни. Средства к существованию они добывали воровством и даже грабежом. В результате при первой возможности я старалась в школу не ходить, благо никаких справок не требовалось, скажешь: болела — и все! И только когда два главных бандита куда-то исчезли, стало полегче и оказалось, что в классе гораздо больше народу. Просто многие, как и я, старались не появляться.
Приободрилась и учительница. Настолько, что стала учить нас белорусскому языку. Так полагалось по программе. Был учебник, писали диктовки, учили стихи Якуба Коласа и Янки Купалы. Местные дети, не говоря уже обо мне, плохо усваивали “настоящий” белорусский язык. Люди вокруг говорили на языке абсолютно мне понятном и без изучения, поскольку он был русским с включением украинских и небольшого количества собственно белорусских — по сути, немного измененных украинских или русских — слов.
Мучения начинались при письме. Тот, кто создал белорусскую письменность, был большой либерал, ибо основное правило грамматики гласит: “как слышится, так и пишется”. Например, “пошта”, но “паштовое”. С одной стороны — свобода, а с другой — сначала надо знать, как литературно правильно выговаривать. Да еще русский тут путается со своими безударными гласными и приставками “при” и “пре”! Больше тройки — за диктовку ни по русскому, ни по белорусскому в результате никто не получал. А я в Ленинграде еще долго делала такие ошибки, которых не было ни у кого в классе.
Собственно, ничего больше и не осталось у меня в памяти от той школы. Моими университетами в Речице стали соседские ребята, особенно младшая дочь хозяев Томка, и радио. Во-первых, от Томки я быстро переняла местную речь и тем самым перестала выделяться среди ребят, и меня “приняли”. Во-вторых, в моем лице 12-летняя Томка приобрела крайне любознательную ученицу. Я делала вместе с ней всю полагающуюся ей долю домашней работы. Поэтому научилась носить воду на коромысле с Днепра, стирать, полоскать на мостках, ставить и вынимать чугуны в русской печи, замешивать пойло для теленка, кормить кур, мыть вымя корове перед дойкой (доить ни мне, ни Томке не разрешали, чтобы “не испортить корову”), подметать улицу перед домом (обязательно!), полоть огород, окучивать картошку, выбивать половики без пыли (надо положить в углу двора на травку и колотить, тогда пыль не летит вокруг). И много еще всего.
Поздней осенью 1945 года мы вернулись в Ленинград. Я пошла в третий класс женской школы, в которой и проучилась до самого окончания.
И даже эта школа не выдерживала сравнения с сельской, но я была снисходительна. Разница была только в том, что уже в 1946 году все писали в настоящих тетрадках, у всех были учебники, а перья и чернила не были дефицитом. Появилось и новое установление — дневник. В него ставились отметки и писались замечания. (После Юлии Федоровны это для меня было диким. В моей первой школе все отношения строились на абсолютном доверии.) Кстати, вплоть до десятого класса тетради и учебники выдавались в школе за ничтожную плату. В редчайших случаях какой-нибудь учебник был на двоих, но вскоре и это прошло.
Наверное, потому, что это была женская школа, в ней на первых порах был своеобразный “культ красоты”, активно поддерживаемый и некоторыми учительницами. К каждой тетрадке полагалась промокашка, ведь писали чернилами. Она постоянно терялась, что создавало неудобство учительнице при проверке тетрадей — нечем было промокнуть собственные записи. Поэтому промокашку надо было с помощью маленькой ленточки приклеивать к обложке тетради. Так вот, “хорошим тоном” считалось не просто приклеить, а украсить место приклейки цветной картинкой. У кого цветочек, у кого собачки-кошечки. Доставать картинки было нелегко, еще и в помине не было тех разнообразных наклеек, которыми украшают свой быт современные дети. По мере нашего взросления мода прошла. В мужских школах обошлось без картинок.
Писать аккуратно железными перьями, макая их в чернильницу, было нелегким делом. Кстати, самого разнообразного вида были и ручки, или, как их якобы называли только в Ленинграде, вставочки. Толстые, тонкие, украшенные рисунками, деревянные, пластмассовые, костяные. Перья были самых разнообразных фасонов. Их даже коллекционировали. Большое, желтого металла № 86. С его помощью учились писать. Остальные были стальные. Они тоже имели номера, но назывались проще. Уточка — с загнутым носиком, широкая и короткая лягушка, прямое рондо, крошечное чертежное, были и еще какие-то. Каждый выбирал себе по душе. Учителями почему-то не приветствовалось только рондо.
Дело в том, что тогда еще пытались научить детей не просто писать, а писать хорошим почерком. В первом классе был предмет “чистописание”. Надо было научиться писать “с нажимом”: когда перо идет вниз, то нажимаешь сильнее, и линия получается жирнее, когда вверх — отпускаешь, и линия получается тоньше. № 86 подходил для этого идеально.
Железные перья требовали перочисток. Были такие трогательные изделия из стопки цветных тряпочных кружочков диаметром 3—4 см, скрепленных в центре. Думаю, что это не так смешно, как может казаться. Тренировка с детства координации движений и мелкой моторики пальцев необходима для полноценного развития. Недаром когда-то считалось, что железные перья, по сравнению с гусиными, “портят руку и характер”. Не было бы, в конце концов, графологии, если бы почерк ничего не значил.
В каждом классе были несколько человек, обладавших красивым почерком. Им завидовали. Просили писать поздравительные открытки, поручали переписывать заметки в стенгазету. Конечно, в мужской школе на почерк обращали меньше внимания, но уж если там обнаруживался мальчик с соответствующими способностями, то это было нечто выдающееся. Знаю человека, который сделал свой каллиграфический почерк источником неплохого дохода.
В школе любили все запрещать. Нельзя было писать вечными ручками, хотя они были с похожими перьями. Строго карались первые шариковые. Разрешили их в школах только в 1960-е годы.
После войны техническое обеспечение школы налаживалось довольно быстро. Уже к концу третьего класса фанеру в окнах заменили стекла. Стали лучше топить, и появился гардероб с номерками. Если потеряешь, жди, пока уйдет последний ученик, тогда оставшееся пальто — твое. Вместо одной тусклой лампочки повесили по три матовых плафона на класс. В Ленинграде хлеб, сахар и чай тоже давали бесплатно. Без мальчишек была, на первый взгляд, тишь да благодать, но и девочки себя показали.
Школ, наверное, не хватало, потому что учились несколько лет в две смены, но мне нравилось не вставать рано. Здание школы было хорошее, просторное, с актовым и физкультурным залами (бывшая гимназия), были учебники, были настоящие тетради, но все-таки это было казенное учреждение, а не родной дом, как у Юлии Федоровны. И это я почувствовала сразу.
Влияние белорусского языка немедленно проявилось, и за первую диктовку я получила единицу. Учительница, раздавая тетради, сказала, как мне показалось, даже с каким-то удовольствием: “А хуже этого, — она развернула тетрадку и показала испещренную красными чернилами страницу с огромной жирной единицей внизу, — никто не написал”. Все засмеялись. “Тебя надо перевести обратно во второй класс, скажи маме, пусть придет в школу”.
Учительницу я возненавидела сразу, тем более что чувствовала несправедливость. Писала-то она, я надеюсь, грамотно, а вот говорила эта немолодая, толстая, не очень опрятно одетая тетка с каким-то диким акцентом, совсем не по-учительски.
Когда я шла домой, больше всего меня беспокоило, как же мама сможет прийти в школу, если она целый день в госпитале, а от раненых, я знала это точно, уходить нельзя. Само по себе предложение вернуться во второй класс, видимо, было для меня настолько диким, что всерьез не воспринималось.
Пришла, рассказала бабушке. “Глупости какие! — сказала она. — Попишешь дома побольше диктовок и все поправишь”. Бабушке я верила безоговорочно и сразу успокоилась. Вечером сказали маме. Оказалось, у нее завтра операционный день, потом дежурство, пойдет только в понедельник. И тут же мама поступила непедагогично, явно, чтобы успокоить меня, вспомнила, как ее саму на неделю исключали из “16-й советской трудовой школы” за чрезмерно большой (сказали “непролетарский”) бант у основания косы.
После маминого визита в школу, где учительница настоятельно советовала взять репетитора (уж не себя ли она предлагала?), меня “оставили условно” до окончания четверти, потому что у меня с арифметикой было хорошо. Но все вышло по-бабушкиному: несколько диктовок сильно улучшили дело и вопрос был снят. При этом бабушка решала проблему по-крупному. Она не диктовала мне из учебника разные примитивные тексты, а сразу раскрыла Тургенева. А потом “Дубровский” Пушкина добил остатки белорусской грамоты. Все остальные годы я была отличницей.
В четвертом классе у нас появились другие учителя, а эта, первая, вообще из школы исчезла. В общем, я вспоминаю добром большинство моих учительниц (в пятом классе был единственный мужчина-историк, рассказывал про древний мир — заслушаешься, теперь думаю, что пересиживал в школе тяжелые времена, уж слишком он уровнем знаний выделялся). Они относились к нам хорошо и честно старались чему-то научить.
Мы, естественно, не пропускали ни малейшего их промаха, вволю хохотали и передразнивали. Да и как не смеяться! Одна сказала: “Политика нэпа начинается на 32-й странице и продолжается на 33-й и 34-й”, — эта учительница вела историю, почти не отрываясь от раскрытого учебника на столе. Учительница физкультуры: “Поднимайте таз шаг за шагом!” А учительница ботаники: “Все в мире основано на тычинках и пестиках!” Мы, конечно, веселились. Эта последняя фраза была у нас в классе крылатой до самого окончания школы.
И все-таки средняя планка уровня образования была, смею утверждать, гораздо выше, чем сейчас. Не проходило месяца (в течение 8 лет!), чтобы нас не водили в музеи, и не по одному разу! В Зоологический, Арктики, Этнографический, даже Артиллерийский и Военно-Морской. Чаще всего, конечно, в Эрмитаж и Русский музей. А уж квартиры Пушкина и Некрасова мы знали как свои.
Уроки химии и физики в старших классах сопровождались экскурсиями “на производство”. И даже девочкам (и мне в том числе) они были очень интересны. Мы видели, как делают стекло, как обрабатывают турбину для гидростанции, как изготавливают галоши и резиновые игрушки, как разливают в формы жидкий металл, как наматывают провод на огромный трансформатор и как делают шоколад и конфеты. Не помню, чтобы кто-то прогуливал такие походы. И во всем этом была заслуга наших скромных учительниц.
Еще нас водили в театры, причем билет в ТЮЗ стоил так дешево, что был доступен всем, а Мариинский (тогда Кировский) и другие взрослые театры для культпоходов школьников делали огромные скидки.
Это не значит, что наша школа была какая-то особенная. Экскурсии и культпоходы школьников были обычным делом, и это не могло не влиять на наши легкомысленные мозги.
Первое советское десятилетие - время тотальной перестройки общества и всевозможных экспериментов, которые коснулись и сферы образования. Советским руководством была поставлена задача ликвидации безграмотности и воспитания человека нового типа. Как именно это происходило, описал историк Александр Рожков в книге «В кругу сверстников. Жизненный мир молодого человека в Советской России 1920-х годов». «Мел» публикует краткий конспект глав о школьном образовании.
Для тех, кто готовится к главному школьному экзамену
Социальное воспитание
Для Рожкова школа 1920-х годов - главный социально-исторический контекст, в котором пришлось расти героям книги, представителям первого советского поколения. «Мне представляется самым важным ответить на вопрос о том, кем в действительности являлся и кем ощущал себя школьник тех лет - пассивным объектом формирующегося воздействиям извне или полноправным субъектом своего личного развития», - пишет историк. Вопрос не праздный. В стране в этот период разворачивается коммунистический эксперимент. Советский Союз - самое творческое во всех отношениях место на земле. А большевики всё ещё уверены, что для претворения в жизнь идеологии Маркса-Ленина нужно опираться на творчество масс. Но нужно ли опираться на детей и подростков, личности которых только формируются?
В тезисах Государственного учебного совета обозначалась цель новой советской школы - «воспитать полезного члена общества»
Жизнерадостного, здорового и работоспособного, проникнутого общественными инстинктами, сознающего своё место в природе и обществе. Умеющего разобраться в текущих событиях - «стойкого борца за идеалы рабочего класса, умелого строителя коммунистического общества». Примечательно, что само понятие «образование» в 1920-е годы исчезает из педагогического лексикона и заменяется понятием «социальное воспитание». Оно было максимально приближено к сегодняшнему термину «социализация».
В 1920-е в школы детей, как правило, отдавали с восьми лет. Допускался приём детей на год раньше и на три года позже указанного возраста. Советская школа делилась на две ступени. Первая ступень предназначалась для детей 8-11 лет, вторая - для 12-17.
Елатомская Единая Трудовую школа первой-второй ступени
В 1922 году нарком просвещения Анатолий Луначарский перед стартом программы ликвидации безграмотности признавал, что школ первой ступени хватает только для половины детей. А школы второй ступени могут посещать только 5-6% нуждающихся. Но уже к концу десятилетия в советской России насчитывалось 113 400 школ первой ступени, в которых обучалось свыше 8,7 миллиона детей. В 1800 школах второй ступени учился почти миллион человек. Говоря об этих цифрах, нужно учитывать доступность школы в каждом конкретном случае. Так, например, в кубанской станице Брюховецкой в 1925 году из 170 детей, записанных в школу, в первый класс пошли только 47 человек. Здание просто не могло вместить большее количество. Обучение в школах в несколько смен было скорее нормой, чем исключением. Да и техническая оснащённость учебных заведений оставляла желать лучшего.
Луначарский в 1920 году жаловался товарищам по партии, что на один карандаш приходится 60 учащихся, а одна чернильница - на 100 учащихся
Уже к середине десятилетия школы стали получать деньги на покупку необходимых принадлежностей. Впрочем, практика писать на полях газет из-за недостатка бумаги существовала вплоть до начала 1950-х годов.
Школа вместо семьи
В 1920-е государством и обществом впервые был сделан решительный шаг для вытеснения семьи из процесса воспитания. На пути к коммунизму обобществлялось всё, в том числе и воспитание. Именно на государство, общество в лице школы возлагалась обязанность заниматься «социальным воспитанием» подрастающего поколения.
Учителя в кабинете у завуча
Важно отметить, что эти перемены в среде учащихся в целом оценивались положительно:
1 . В отличие от семьи, в школе можно было расширять свой кругозор.
2 . В семье дети были лишены того круга разнообразного общения, которое давала школа.
3 . В школе не нужно было заниматься физическим трудом, а в 1920-е годы, особенно в сельской местности, занятость детей в хозяйствах родителей была очень высока.
4 . Развитая в это время система школьного самоуправления способствовала решению многих конфликтных ситуаций в пользу школьника. В семьях же физические наказания были скорее нормой, чем исключением.
По данным Северо-Кавказского краевого отдела народного образования, в 1928 году 37% учащихся школ первой ступени жаловались на постоянные избиения со стороны родителей. В школе при московском заводе «Серп и молот» 100% учащихся жаловались на побои. 65% из них говорили, что их били «чем попало». 25% жаловались на пинки ногами. 15% родителей били детей ремнём или розгами. В том же отчёте о заводской школе приводятся и другие интересные факты: 98% родителей откровенно лгали при детях. 18% приносили домой ворованные инструменты. 75% детей признавались, что регулярно видят занятия сексом родителей. На таком фоне становится ясно, почему дети были скорее за то, чтобы исключить родителей из процесса «социального воспитания». При этом совсем уж обойтись без родителей государство не могло.
К середине 20-х годов финансовые трудности в образовании решили победить, обязав финансировать школы на местном уровне
То есть за счёт родителей школьников. Результаты этого нововведения были разными. Например, в Сочи школы почти на 50% содержались родителями - на редкость высокий показатель. Но гораздо чаще в воспоминаниях о тех временах можно встретить жалобы на нежелание родителей приносить деньги в школу. «Крестьяне одного села, внешне равнодушные к религии, кормили восемь служителей церкви, но не могли прокормить одного учителя. Хотя и заявляли, что понимают важность школьного образования», - приводит Рыжков воспоминания одного из современников.
Ликвидация безграмотности
Внедрение совместного обучения
Но самым заметным революционным нововведением 1920-х годов стало совместное обучение мальчиков и девочек. Оно вводилось двумя разными моделями - «петроградской» и «московской». Первая была более либеральной: девочка могла поступить в мужское учебное заведение, и наоборот. «Московская» модель подразумевала деление мужских и женских учебных заведений пополам. Из получившихся половин образовывали две новые школы.
Если до революции раздельное обучение способствовало позднему началу половой жизни, то теперь её старт приходился на школьные годы
В этом контексте интересно смещение понятия «разврат» - теперь под ним понималось «мещанское» ухаживание с цветами, желание обладать одним партнёром. В рассказе Пантелеймона Романова «Суд над пионером» есть такой фрагмент: «Если она тебе для физических сношений, ты мог честно, по-товарищески, заявить ей об этом, а не развращать подниманием платочков и мешки вместо неё носить. Любовью пусть занимаются и стихи пишут нэпманские сынки, а с нас довольно здоровой потребности, для удовлетворения которой мы не пойдём к проституткам, потому что у нас есть товарищи».
В то же время раздельное обучение в некоторых формах сохранялось. Мальчики и девочки охотно сидели вместе только в первых и вторых классах. Затем во всех школах, где это позволяло помещение, дети рассаживались по гендерному признаку.
Большевики обещали, что школа будет доступна всем. На практике же с самого начала в советской России образовался огромный слой лишенцев - людей, которым отказывали в обучении в школе из-за происхождения. Речь шла о детях дворян, купцов, кулаков, священников, царских чиновников и офицеров. Статистика о лишенцах крайне противоречива.
Число людей, которым было отказано в образовании из-за происхождения, колеблется в диапазоне от 500 тысяч до четырёх миллионов
Проблема стояла очень остро. Кого-то не допускали к образованию вообще, кому-то не давали его продолжить. Писатель Максим Горький получил письмо такого содержания: «Мы, дети, окончившие семилетку, мечтаем попасть в профшколы, чтобы учиться, но, увы, мы - дети бывших людей и нам двери закрыты везде и всюду, потому что нас зачал, родил чуждый элемент для советской власти… Жить так дальше нельзя, это мучение нестерпимо - это садизм. Таких детей надо уничтожать, родителей - кастрировать. Ведь мы никакого преступления не совершили - зачем так жестоко карать. Проклят час, когда нас родили».
В одной из сельских школ
Понятное дело, что допущенный к образованию ребёнок «из бывших» мог учиться только хорошо: за неуспеваемость он был бы исключён немедленно. При этом общепринятой была практика, что если такой ребёнок учится хорошо, то он обязан вечерами заниматься дополнительно с отстающими детьми.
Социальное неравенство по классовому признаку отчасти уравновешивало небывалое ни до, ни после школьное самоуправление в советской России
Школьные советы стали мощным инструментом в отстаивании учениками своих прав. Так, наказать ребенка можно было только с разрешения совета. А тот, естественно, имел тенденцию покрывать провинившегося. В глазах учителей дореволюционной закалки подобное нововведение ставило под удар вообще всю логику школьного образования.
С начала 1930-х годов школьное самоуправление стало постепенно сворачиваться. Да и вообще, после 1920-х годов эксперименты в образовании почти прекратились. Советская школа стала дрейфовать в сторону прежних дореволюционных принципов. Уже во время войны вернулись дореволюционная гимназическая форма и раздельное обучение. Ввести последнее повсеместно помешала только смерть Сталина.
А давайте-ка вспомним, чему и как учили в советской школе. Да не просто так поностальгируем, а со значеньицем. Сразу оговорюсь: вспоминать буду из личной дырявой уже памяти, специально не лезу во всякие справочники и педивикии, потому если где накосячу или что важное забуду - будьте добры, поправьте. Ну, поехали!
О вообще
В школу молодой советский человек шёл, когда ему исполнялось 7 лет. Некоторые родители старались запихнуть своё чадо в учение в 6 лет, но педагоги относились к этому с прохладцей, потому как в 6 ребёнок ещё не готов к систематической учёбе не только морально-психологически, но и чисто биологически.
Школьная неделя продолжалась с понедельника по субботу включительно, выходной был только один - воскресенье.
Учебный год начинался строго 1 сентября, единственное исключение - если 1 сентября выпадало на воскресенье (со мной такое случилось в 1974, когда я пошёл во 2 класс), тогда занятия начинались со 2 сентября. Собственно 1 сентября занятий как таковых почти не было, особенно в младших классах, хотя расписание все узнавали заранее и в школу шли уже с необходимым комплектом учебников.
Весь школьный курс был разделён на три этапа:
Начальная школа, 1 - 3 классы
Средняя школа, 4 - 8 классы
Старшие классы, с 8 по 10.
Отдельно выделим такой предмет как "Труд" - трудовое обучение. В начальных классах сводилось к клейке всяких поделок из бумаги и мастерению и разного рода конструкторов, в средней - мальчики осваивали в школьной мастерской молотки и рубанки, а девочки - домоводство.
1 - 3 классы
Классы 1 по 3 относились к начальной школе. В этот период детей (НАС!) учили элементарной грамотности и давали первичные представления об окружающем мире.
Изначально в 1 классе было 3 (прописью - три) основных предмета: письмо, чтение и математика, к ним в довесок шли рисование, музыка, физкультура и природоведение, раз в неделю обязательно был классный час, где обсуждали всякие и всяческие внутриклассные дела (ругали двоечников, хвалили отличников, назначали дежурных итд итп).
Где-то через месяц - другой после начала учёбы предмет "письмо" заменяли на "русский язык", а "чтение" на "литературу".
Все занятия проходили в одном классе, единственное исключение - физкультура. Пока ещё (и когда уже) было тепло, физкультурой занимались на улице, в холодное время - в зале. В конкретно моей школе - в актовом:-)
Состав уроков начальной школы не менялся все три года, разве что только во 2 классе добавляли иностранный язык. Самым массовым был английский, однако в школах изучали и другие языки, включая самую разную экзотику. Полный комплект европейских я не говорю, а за суахили не ручаюсь, но мне известны люди, изучавшие в школьные годы (не факультативно, а в рамках общей программы) китайский, турецкий и фарси.
Все основные уроки вёл один единственный учитель - классный руководитель, отдельные учителя были для музыки, рисования (и то не всегда) и для иностранного языка.
В первом классе нас принимали в октябрята. В чём был глубокий эссенциальный смысл этой "организации" по прошествии стольких лет я уже сказать не могу, но мы носили октябрятский значок и считалось что весь класс составляет один октябрятский отряд. Ну а в третьем классе, по достижении 9 лет, нас принимали в пионеры. Это уже был гораздо более осмысленный шаг, там требовалось хотя бы заучить правила пионеров Советского Союза. Формально можно было и не вступать и, по рассказам учителей и знакомых, такие случаи бывали. Как правило по причине тяжёлой формы христоза головного мозга у родителей.
В пионеры принимали по разному. Самый ходовой вариант - в родной школе, самых выдающихся - на Красной площади, перед Мавзолеем Ленина. На это мероприятие самых выдающихся вступающих свозили со всей страны. Я же удостоился промежуточного варианта - в Мемориальном зале музея Ленина. Получилось пафосно, до сих пор помню.
4 - 8 классы
С 4 класса жизнь школьника резко менялась. Прежде всего, менялся классный руководитель. Во вторых, теперь уроки шли в предметных классах и школьники переходили из класса в класс. Ну и естественно, каждому предмету полагался свой учитель.
Менялся и состав предметов, прежде всего, добавлялись новые, а кое-что пропадало.
Что там было в нормальных условиях в 4 классе сказать точно не могу, потому как школа в которой я учился была экспериментальной и по причине экпериментальности, многое там делалось через зад. И вот пик этого "через зад" пришёлся именно на мой 4-й класс. Дальше, то-ли нужные люди получили свои диссертации, то-ли самым рьяным вставили через тот же зад по самые гланды, но с пятого класса у нас всё более-менее пришло в норму.
В 4 классе, ЕМНИП, появились география и история. История в виде то-ли истории СССР, то-ли "Родная история" - краткий и очень наивный курс истории России - СССР, начиная от первых славян до последнего съезда КПСС. По сути - набор рассказов и анекдотов на тему. Ну, по уровню и возрасту учеников. Ещё я помню учебник Природоведения для 4 класса, но самого предмета у нас не было.
В 5 классе уже была полноценная физическая география и начиналась полноценная история. Также начиналась и биология: 5 - 6 классы (до середины 6-го класса) - ботаника, 6 - 7 - зоология.
Историю преподавали в соответствии с периодизацией смены общественно-экономических формаций (по Марксу с Энгельсом): древний мир - первобытно-общинный строй и рабовладельческие государства, средние века - феодализм, новое время - господство капитализма, новейшее время - с Октябрьской революции, развитие и утверждение социалистического строя. Упор делали на анализ классовой структуры общества, классовую борьбу и социальные революции.
С 6 класса начиналась физика, с 7 класса - химия, а в восьмом изучали анатомию и физиологию человека.
В некоторых школах с 8 класса происходила специализация: биологический класс, математический класс итп.
Также где-то с 6 или 7 класса, точно уже не помню, летние каникулы урезали на один месяц: на июнь полагалась производственная практика. Конкретная реализация этой практики сильно зависела от конкретной школы, её связей с научными и производственными организациями, ВУЗами и тп. Частенько вся "практика" сводилась к тому, что детей сгоняли в школу, давали задание убираться и оставляли балдеть.
В 8 классе мы переступали 14-летний рубеж, покидали по возрасту пионерскую организацию и многие (но далеко не все) вступали в Комсомол. Вот комсомол это уже было вполне осознанное деяние. Там всё уже было по взрослому и индивидуально: заявление, рекомендации 2 членов ВЛКСМ или одного от КПСС, членский билет и членские взносы (для школьников = 2 коп/мес. Для сравнения = 2 коробка спичек или два стакана газировки без сиропа в уличном автомате, или один разговор по телефону в уличном автомате). Процедура вступления в комсомол была довольно длительной, комсомольские билеты вручали в райкоме.
Ходовое мнение было, что членство в ВЛКСМ упрощает поступление в ВУЗ и вообще карьерный рост. На деле многие мои одноклассники поступили в ВУЗ и без этого. С другой стороны, для некоторых ВУЗов членство в Комсомоле было обязательным (Высшая школа КГБ, например).
8 класс был очень важным рубежом: по его окончании проходили экзамены и ученики получали аттестат. А по результатам аттестата происходило разделение: кто-то продолжал учиться в школе с прицелом на ВУЗ, а кто-то отправлялся осваивать рабочие специальности в ПТУ.
9 и 10 классы
В старшей школе происходили свои изменения. Там уже не было русского языка, ЕМНИП, заканчивалась и химия. А вот физику и биологию изучали на более высоком уровне. Биология шла "Общая биология", с элементами генетики, экологии и эволюционного учения. Что там в физике было я не очень помню, но вот точно появлялось обществоведение - основы советского законодательства, по факту.
Продолжалась история, подробно изучали историю СССР.
В 10 классе проходили астрономию, но большей частью уже проходили мимо.
Но главное что происходило в 9 - 10 классах - подготовка к поступлению в ВУЗ. Репетиторы, дополнительные занятия, подготовительные курсы... Ну и ещё такой фактор как возраст и гормоны. Мальчики и девочки уже активно интересовались друг другом. Потому и времени на школу уже практически не оставалось:-)
Ну а завершалось всё Последним звонком (25 мая), выпускные экзамены (очень серьёзно! С плохим аттестатом про ВУЗ можно было сразу забыть!) и 25 июня проходили выпускные балы.
Выпускной бал проходил обычно в школе (что, IMHO, эссенциально правильно, ибо это не просто молодёжная пьянка, а прощание со школой). Начиналось всё с торжественного вручения аттестатов, потом пир. Пир этот предполагался безалкогольным и учителя с родителями следили, чтобы так и было. Но, естественно, уследить за всем не получалось, потому некоторые, особо выдающиеся личности надирались. Но это не было массовым явлением. Классы, кстати, оставались открытыми (кроме особо ценных и опасных помещений, типа библиотеки и каптёрки с реактивами в кабинете химии), так что бывшие уже школьники могли лишний раз поностальгировать в любимых классах.
Начинался бал вечером и завершался с рассветом. И мы, в последний раз, выходили из столь родных школьных дверей. В совершенно новую, уже взрослую, жизнь...
Метки:Трудовое воспитание да, в разных классах было по разному. И в разных школах тоже. У меня в школе в общем-то была сплошная профанация, а друган учился вождению и после школы автоматом получил права.
Ответить С цитатой В цитатник
А разве у вас в 9-10 классах не было профессионального обучения рабочим специальностям в специальном комбинате - один раз в неделю?
Ответить С цитатой В цитатник
В моей экспериментальной школе этого не было. Возможно, в силу преобладания среди учеников и учителей совершенно конкретного этнического компонента. Поэтому я и забыл об этом написать. В других да, было. Но не только на комбинатах и не только рабочих. У жены, например, в школе проходили практику младшим медперсоналом в одной из больниц. Даже получали диплом медсестры вместе с аттестатом.
Ответить С цитатой В цитатник
Хорошее было время. А у нас можно было выучиться печатать на машинке. Я очень хотела, но подруга отговорила. ВСЮ жизнь жалею, потому что именно этого навыка мне не хватает. А мы с ней пошли на радиозавод закручивать розетки. (((
Исходное сообщение WoleDeMortА давайте-ка вспомним, чему и как учили в советской школе. Да не просто так поностальгируем, а со значеньицем. Сразу оговорюсь: вспоминать буду из личной дырявой уже памяти, специально не лезу во всякие справочники и педивикии, потому если где накосячу или что важное забуду - будьте добры, поправьте. Ну, поехали!
О вообще
В школу молодой советский человек шёл, когда ему исполнялось 7 лет. Некоторые родители старались запихнуть своё чадо в учение в 6 лет, но педагоги относились к этому с прохладцей, потому как в 6 ребёнок ещё не готов к систематической учёбе не только морально-психологически, но и чисто биологически.
Школьная неделя продолжалась с понедельника по субботу включительно, выходной был только один - воскресенье.
Учебный год начинался строго 1 сентября, единственное исключение - если 1 сентября выпадало на воскресенье (со мной такое случилось в 1974, когда я пошёл во 2 класс), тогда занятия начинались со 2 сентября. Собственно 1 сентября занятий как таковых почти не было, особенно в младших классах, хотя расписание все узнавали заранее и в школу шли уже с необходимым комплектом учебников.
Весь школьный курс был разделён на три этапа:
Начальная школа, 1 - 3 классы
Средняя школа, 4 - 8 классы
Старшие классы, с 8 по 10.
Отдельно выделим такой предмет как "Труд" - трудовое обучение. В начальных классах сводилось к клейке всяких поделок из бумаги и мастерению и разного рода конструкторов, в средней - мальчики осваивали в школьной мастерской молотки и рубанки, а девочки - домоводство.
1 - 3 классы
Классы 1 по 3 относились к начальной школе. В этот период детей (НАС!) учили элементарной грамотности и давали первичные представления об окружающем мире.
Изначально в 1 классе было 3 (прописью - три) основных предмета: письмо, чтение и математика, к ним в довесок шли рисование, музыка, физкультура и природоведение, раз в неделю обязательно был классный час, где обсуждали всякие и всяческие внутриклассные дела (ругали двоечников, хвалили отличников, назначали дежурных итд итп).
Где-то через месяц - другой после начала учёбы предмет "письмо" заменяли на "русский язык", а "чтение" на "литературу".
Все занятия проходили в одном классе, единственное исключение - физкультура. Пока ещё (и когда уже) было тепло, физкультурой занимались на улице, в холодное время - в зале. В конкретно моей школе - в актовом:-)
Состав уроков начальной школы не менялся все три года, разве что только во 2 классе добавляли иностранный язык. Самым массовым был английский, однако в школах изучали и другие языки, включая самую разную экзотику. Полный комплект европейских я не говорю, а за суахили не ручаюсь, но мне известны люди, изучавшие в школьные годы (не факультативно, а в рамках общей программы) китайский, турецкий и фарси.
Все основные уроки вёл один единственный учитель - классный руководитель, отдельные учителя были для музыки, рисования (и то не всегда) и для иностранного языка.
В первом классе нас принимали в октябрята. В чём был глубокий эссенциальный смысл этой "организации" по прошествии стольких лет я уже сказать не могу, но мы носили октябрятский значок и считалось что весь класс составляет один октябрятский отряд. Ну а в третьем классе, по достижении 9 лет, нас принимали в пионеры. Это уже был гораздо более осмысленный шаг, там требовалось хотя бы заучить правила пионеров Советского Союза. Формально можно было и не вступать и, по рассказам учителей и знакомых, такие случаи бывали. Как правило по причине тяжёлой формы христоза головного мозга у родителей.
В пионеры принимали по разному. Самый ходовой вариант - в родной школе, самых выдающихся - на Красной площади, перед Мавзолеем Ленина. На это мероприятие самых выдающихся вступающих свозили со всей страны. Я же удостоился промежуточного варианта - в Мемориальном зале музея Ленина. Получилось пафосно, до сих пор помню.
4 - 8 классы
С 4 класса жизнь школьника резко менялась. Прежде всего, менялся классный руководитель. Во вторых, теперь уроки шли в предметных классах и школьники переходили из класса в класс. Ну и естественно, каждому предмету полагался свой учитель.
Менялся и состав предметов, прежде всего, добавлялись новые, а кое-что пропадало.
Что там было в нормальных условиях в 4 классе сказать точно не могу, потому как школа в которой я учился была экспериментальной и по причине экпериментальности, многое там делалось через зад. И вот пик этого "через зад" пришёлся именно на мой 4-й класс. Дальше, то-ли нужные люди получили свои диссертации, то-ли самым рьяным вставили через тот же зад по самые гланды, но с пятого класса у нас всё более-менее пришло в норму.
В 4 классе, ЕМНИП, появились география и история. История в виде то-ли истории СССР, то-ли "Родная история" - краткий и очень наивный курс истории России - СССР, начиная от первых славян до последнего съезда КПСС. По сути - набор рассказов и анекдотов на тему. Ну, по уровню и возрасту учеников. Ещё я помню учебник Природоведения для 4 класса, но самого предмета у нас не было.
В 5 классе уже была полноценная физическая география и начиналась полноценная история. Также начиналась и биология: 5 - 6 классы (до середины 6-го класса) - ботаника, 6 - 7 - зоология.
Историю преподавали в соответствии с периодизацией смены общественно-экономических формаций (по Марксу с Энгельсом): древний мир - первобытно-общинный строй и рабовладельческие государства, средние века - феодализм, новое время - господство капитализма, новейшее время - с Октябрьской революции, развитие и утверждение социалистического строя. Упор делали на анализ классовой структуры общества, классовую борьбу и социальные революции.
С 6 класса начиналась физика, с 7 класса - химия, а в восьмом изучали анатомию и физиологию человека.
В некоторых школах с 8 класса происходила специализация: биологический класс, математический класс итп.
Также где-то с 6 или 7 класса, точно уже не помню, летние каникулы урезали на один месяц: на июнь полагалась производственная практика. Конкретная реализация этой практики сильно зависела от конкретной школы, её связей с научными и производственными организациями, ВУЗами и тп. Частенько вся "практика" сводилась к тому, что детей сгоняли в школу, давали задание убираться и оставляли балдеть.
В 8 классе мы переступали 14-летний рубеж, покидали по возрасту пионерскую организацию и многие (но далеко не все) вступали в Комсомол. Вот комсомол это уже было вполне осознанное деяние. Там всё уже было по взрослому и индивидуально: заявление, рекомендации 2 членов ВЛКСМ или одного от КПСС, членский билет и членские взносы (для школьников = 2 коп/мес. Для сравнения = 2 коробка спичек или два стакана газировки без сиропа в уличном автомате, или один разговор по телефону в уличном автомате). Процедура вступления в комсомол была довольно длительной, комсомольские билеты вручали в райкоме.
Ходовое мнение было, что членство в ВЛКСМ упрощает поступление в ВУЗ и вообще карьерный рост. На деле многие мои одноклассники поступили в ВУЗ и без этого. С другой стороны, для некоторых ВУЗов членство в Комсомоле было обязательным (Высшая школа КГБ, например).
8 класс был очень важным рубежом: по его окончании проходили экзамены и ученики получали аттестат. А по результатам аттестата происходило разделение: кто-то продолжал учиться в школе с прицелом на ВУЗ, а кто-то отправлялся осваивать рабочие специальности в ПТУ.
9 и 10 классы
В старшей школе происходили свои изменения. Там уже не было русского языка, ЕМНИП, заканчивалась и химия. А вот физику и биологию изучали на более высоком уровне. Биология шла "Общая биология", с элементами генетики, экологии и эволюционного учения. Что там в физике было я не очень помню, но вот точно появлялось обществоведение - основы советского законодательства, по факту.
Продолжалась история, подробно изучали историю СССР.
В 10 классе проходили астрономию, но большей частью уже проходили мимо.
Но главное что происходило в 9 - 10 классах - подготовка к поступлению в ВУЗ. Репетиторы, дополнительные занятия, подготовительные курсы... Ну и ещё такой фактор как возраст и гормоны. Мальчики и девочки уже активно интересовались друг другом. Потому и времени на школу уже практически не оставалось:-)
Ну а завершалось всё Последним звонком (25 мая), выпускные экзамены (очень серьёзно! С плохим аттестатом про ВУЗ можно было сразу забыть!) и 25 июня проходили выпускные балы.
Выпускной бал проходил обычно в школе (что, IMHO, эссенциально правильно, ибо это не просто молодёжная пьянка, а прощание со школой). Начиналось всё с торжественного вручения аттестатов, потом пир. Пир этот предполагался безалкогольным и учителя с родителями следили, чтобы так и было. Но, естественно, уследить за всем не получалось, потому некоторые, особо выдающиеся личности надирались. Но это не было массовым явлением. Классы, кстати, оставались открытыми (кроме особо ценных и опасных помещений, типа библиотеки и каптёрки с реактивами в кабинете химии), так что бывшие уже школьники могли лишний раз поностальгировать в любимых классах.
Начинался бал вечером и завершался с рассветом. И мы, в последний раз, выходили из столь родных школьных дверей. В совершенно новую, уже взрослую, жизнь...