Бывший главврач 62-й больницы проиграл суд департаменту здравоохранения. Теперь Махсон намерен подавать апелляцию. Тем временем, в клинике ситуация с лекарствами, по его словам, ухудшается

Анатолий Махсон. Фото: Артем Геодакян/ТАСС

Бывший главврач 62-й больницы Анатолий Махсон проиграл суд московским чиновникам. Красногорский городской суд отклонил его иск о восстановлении в должности. Ответчиком по иску был Департамент здравоохранения Москвы. Анатолий Махсон был уволен после того, как публично подверг критике чиновников за нерациональное расходование средств на закупку медикаментов.

Как рассказал Махсон Business FM, он требовал восстановить его в должности, поскольку, по его мнению, чиновники нарушили процедуру прекращения трудового контракта, однако инстанция к его доводам не прислушалась. Теперь врач намерен подавать апелляцию:

Анатолий Махсон: Дальнейшие планы — подать апелляцию. Я там не был, но то, что мне юрист рассказал, все очень интересно. Начался суд, прокурор сказал, что тут, в общем, все ясно: нужно отменить постановление. Потом судья объявила 20-минутный перерыв в заседании, просила всех выйти, а потом прокурор изменила свое мнение на 180 градусов, уже ничего не слыша. Будем подавать апелляцию, посмотрим.

Вы еще говорили, что в случае победы в одной из судебных инстанций, вы не планируете возвращаться в больницу главврачом. Почему?

Анатолий Махсон: Главврачом — нет. Когда я говорил, что ходил к Печатникову — я действительно ходил и действительно говорил, что хочу уйти. Другое дело, что когда я просил Каннера (Дмитрий Каннер назначен главным врачом Московской онкологической больницы № 62 — сайт), чтобы он стал главным врачом, я ему обещал помочь. Знаете, есть такая должность — почетный президент. Должность, когда нет больших полномочий, не подписываешь никаких финансовых документов. Вот если наша борьба увенчается успехом, и больница будет работать — я, как обещал, пойду помочь. Помогу ему два-три года, не знаю, сколько ему понадобится, чтобы освоиться. А я по-другому себе и не видел. Невозможно стало работать, очень тяжело, я просто уже не выдерживаю морально.

Невозможно из-за каких-то бюрократических проволочек?

Анатолий Махсон: Становится невозможным поддерживать уровень оказания помощи. У нас, фактически, единственная больница была, где все, что положено, больные получали, не надо было ничего покупать. У нас были расходные материалы, медикаменты и прочее. А сейчас невозможно обеспечить тот уровень оказания помощи: нет этих лекарств, нет расходных материалов, больным говорят — покупать.

Уже после своей отставки Махсон написал заявления о завышении цен на лекарства чиновниками в ФСБ, Генеральную прокуратуру и Следственный комитет. В своих обращениях он сравнивал закупочные цены департамента и 62-й больницы и отмечал, что городские власти переплатили за лекарства и медоборудование почти 218 млн руб. Как сообщает

На этой неделе бывший главврач 62 больницы Анатолий Махсон обратился в ФСБ с просьбой проверить расходы столичного Департамента здравоохранения на медицинские препараты. По его сведениям, московский департамент покупает лекарства для лечения рака, порой, в пять раз дороже, чем его клиника. В своем заявлении Махсон просит привлечь виновных к уголовной ответственности. После конфликта с мэрией Анатолий Махсон был уволен со своей должности.

The Insider поговорил с Махсоном и выяснил, как получилось, что столичный департамент покупает лекарства для больных раком в несколько раз дороже, чем 62 больница.

— Какие именно нарушения вам удалось найти в работе департамента здравоохранения?

— Изначально централизованные закупки организованы для того, чтобы экономить бюджетные средства. Когда централизованная закупка правильно построена, лекарства стоят дешевле на 15 или даже 20%. А вот когда по самостоятельной закупке ты покупаешь в 2, 4, 5 раз дешевле – это ненормально.

В справке, которую мы готовили для контрольного управления администрации президента есть информация по срокам годности. Нас обвинили, что мы покупали просроченные лекарства, но это неправда. В документе видно, что мы покупаем медикаменты со сроком на конец 18 года, департамент закупал со сроком на 19 год. При этом лекарства планировалось использовать в 2016 году – а разница в цене практически в пять раз.

Я не следственный орган и не знаю, злоупотребление это или нет, но то, что это неэффективное использование бюджетных средств из-за плохой организации торгово-закупочной деятельности департаментом здравоохранения – это точно, а, как следствие, нехватка лекарств для больных.

— Нехватку удалось ощутить, есть показатели того, что стало меньше лекарств в аптеках?

— Да, у нас есть поликлиника 62 больницы, к ней приписаны 2 округа — около 48.000 человек – это те, кто переболел, кто болеет, там только за 10 месяцев этого года 3000 не обеспеченных рецептов. Зависимость очень простая, раз лекарство стоит дороже, значит, его закупают меньше.

— Получается, что больные недополучают лекарства, и, как следствие, не получают лечение?

— Да, хотя нам закупили препаратов на 170 млн. по централизации, мы вынуждены были почти на 100 млн. купить еще. С тех пор, как мы перешли на ОМС, с деньгами стало хуже, а сейчас мы подошли к краю. Ведь у нас больные никогда не покупали ни лекарства, ни расходники, а сейчас такое ощущение, что мы как раз именно к этому и двигаемся.

Во многих московских больницах по рассказам однокашников моих хирургов, ситуация еще хуже: «Этого нет, этого нет, приходится говорить, чтобы больные покупали», а это всегда очень неприятно, и всегда доктор попадает под удар.

— Получается, сейчас на плечи пациентов ложится закупка?

— У нас пока нет, а в других больницах Москвы есть такое. Пока мы не были на системе ОМС, вообще проблем не было. Самое главное, что фактически до 2015 года все деньги выделялись департаментом, у нас были самостоятельные закупки и не было никаких проблем. В 2015—2016 г.г. под видом экономии бюджетных средств нам осуществляли централизованные поставки, на 590 млн. рублей. Если бы эти деньги отдали больнице, как положено, у нас бы вообще никаких проблем не было.

— То есть сейчас больницу переводят из автономной в подчинение департамента?

— Именно, я еще три месяца назад обо всем этом рассказал Печатникову Леониду Михайловичу, показал ему цифры по закупкам, и объяснял ему, что так дальше работать практически невозможно. Но вместо того, чтобы разобраться и вернуть деньги на закупки больницам, как положено, издали решение правительства Москвы о переводе 62 больницы из автономного учреждения в бюджетное. Причем последняя аргументация была в том, что все больницы переходят на ОМС, и поэтому нас переводят в бюджет. Но мы на ОМС уже и так два года работаем, это не имеет никакого отношения к виду учреждения, потому что и автономное - государственное, и бюджетное - государственное.

В ситуации, когда возникают сложности в какой-то хозяйственной деятельности, не хватает финансов, и было придумано автономное учреждение — за счет большей свободы финансово-хозяйственной деятельности оно могло обеспечить работу.

Автономное учреждение не может отказаться от госзадания, также, как и бюджетное, и в этом они ничем не отличаются. Главный врач назначается собственником, и невозможно ни обанкротить, ни продать автономное учреждение, потому что по закону оно не отвечает по своим обязательствам ни недвижимым имуществом, ни особо ценным движимым — оно принадлежит собственнику, городу. Но все эти аргументы они ничего не значат, причина реорганизации одна: мы будем вести торгово-закупочную деятельность, как все остальные, и тогда нельзя будет проследить, как кто-то покупает дешевле. То есть просто никто вообще не сможет купить дешевле.

Можно сказать, что мы - единственная больница, которая была всем обеспечена, никто ничего не покупал, и тот же Печатников признает, что мы лучшие не только в Москве, но и в России.

Поэтому я написал заявление в ФСБ — так работать невозможно. Можно сказать, что мы - единственная больница, которая была всем обеспечена, никто ничего не покупал, и тот же Печатников признает, что мы лучшие не только в Москве, но и в России. Он сам это сказал. И тем не менее с целью улучшения обслуживания нас переводят в бюджет. Так что же тогда улучшать, если мы лучшие, и за счет чего улучшать?

— Они хотят большего контроля?

— Да не просто большего, а тотального контроля. В Москве вообще везде тотальный контроль над этим. Причем над закупками, над ценами, над всем.

— Вся эта политика она же отражается на пациентах. Есть ли какая-то динамика, связанная с дефицитом лекарств?

— Лекарств как не хватало, так и не хватает. В начале года, наверное, будет еще хуже, потому что сейчас не было аукционов. Денег на закупку химеопрепаратов выделили больше и значительно но, я думаю, что это принципиально проблемы не решит, потому что, если покупать по таким ценам, и покупать не всегда то, что нужно больнице, ничего хорошего не может быть.

— Есть пациент. Сколько в среднем тратит государство на лечение рака и сколько он вынужден оплачивать сам? Как устроена эта система?

— Считается, что все должно оплачивать государство. И когда мы были на бюджете, у нас так и происходило: больные имели все, и денег, которые выделял бюджет, хватало на лечение.

В среднем у нас выходило порядка 120 тысяч рублей на лечение одного больного, тогда это было около 4000 долларов. По западным меркам, это ничто для лечения онкологического пациента. Когда клинику перевели на бюджет, получалась другая ситуация: больные все разные, предположим, опухоль кожи обходилась нам в 10-15, в 20 тысяч, а были больные, на которых мы могли потратить 1,5-2 млн. рублей.

Нам было все равно, на кого сколько тратить, потому что нам было нужно, чтобы больной поправился и ушел домой. У нас была девочка, ей и 17 лет не было, она 45 дней пробыла в реанимации на искусственной вентиляции.

Сколько мы на нее потратили, я даже не могу себе представить, думаю, миллионы, зато она ушла домой, потом поступила в институт, и потом приезжала совсем другая.

А сейчас это просто нереально, потому что разница между самым дешевым тарифом и самым дорогим в ОМС будет в 6 раз. Лечение опухоли кожи, меланомы будет стоить 35-40 тысяч, рак пищевода 178, но только на расходные материалы уйдет 100 с лишним тысяч, плюс потом реанимация, дорогостоящее медикаментозное лечение, и, не дай бог, какое-нибудь осложнение.

А мы, вылечив даже на тысячу больных больше, с 2015 года, после перехода на ОМС, заработали на 40% меньше. Раньше это был 1,8 млрд., а мы заработали меньше миллиарда. Естественно, если у нас зарплатный фонд раньше составлял 45% от объема финансирования, сейчас же он может доходить до 60, 70, 80%. А тогда на какие деньги больных лечить?

По телевизору же говорят: «вас должны лечить бесплатно». Но, во-первых, по сравнению с бюджетом многие услуги просто не оплачиваются ОМС, и мы их поддерживали только за счет внебюджетных денег. Мы выжили, потому что зарабатывали сами — у клиники внебюджетные деньги порядка 400 млн. в год. Например, молекулярные биологические анализы не оплачиваются ОМС, а без них вообще невозможно назначать современные лекарственные препараты.

Многое из того, что мы делали за счет бюджета, сейчас делается только за деньги. Например, внутривенный порт для химиотерапии сейчас стоит 200 евро минимум, он не оплачивается. Если больной хочет, он должен его оплатить, мы ему его поставим, а не хочет, значит, не поставим, потому что у нас денег на покупку портов нет.

Все говорят: «Как здорово, ОМС». Оно здорово, когда ты лечишь что-нибудь простенькое. Вот лечить опухоли кожи замечательно: удалил, 3-4 дня больная полежала, никаких лекарств и ничего не надо, повязку поменял, выписал, получил свои 35 тысяч и счастлив. А если лечить серьезную патологию, то ничего хорошего это не сулит. Большие расходы и убыток, вот и все.

— Какой у Вас план действий? Заявление написано, будете ждать ответа?

Обычно механизм действий чиновников, против которых мы выступаем, выглядит так: поговорили, замяли, написали ответы, которые далеки от истины, и вроде бы все затихло, и все успокоилось.

— Ждем ответа. Это вопрос злободневный оказался и касается огромного количества людей больных. Обычно механизм действий чиновников, против которых мы выступаем, выглядит так: поговорили, замяли, написали ответы, которые далеки от истины, и вроде бы все затихло, и все успокоилось. Но я надеюсь, что в нашем случае это будет не так, потому что скоро уже месяц это длится, и общественный интерес не только не ослабевает, но наоборот нарастает. Мы двигаемся в сторону центральных СМИ. Это дает надежду, что все-таки эта система изменится, и наведут порядок в организации московских торгов, тем более что понятно, как это делать, и есть регионы, в которых это делается.

Например , в Петербурге ситуация совсем другая. Там деньги на закупки отдаются профессионалам. Закупки на лекарства организует питерский онкологический диспансер. Они в соответствии со своими потребностями формируют лоты. А у нас зачастую покупаются вообще лекарства не те, которые нужны больным, а те, которые нужны определенным фирмам.

— То есть это фармакологическое лобби.

— Да. И поэтому, когда список формирует врач специалист – это одно. Это Петербург и отличает: у них денег значительно меньше, а жалоб тоже меньше, потому что там совсем по-другому работает. У нас тоже жалоб практически не было до 2016 года или до 2015, а теперь вал. Раньше мы были на первом месте по данным общественной организации “Против рака”. Они посчитали, что в Москве сейчас в сотни раз возросло число жалоб. Их практически не было, а сейчас стало много.

— Жалобы на что?

— На необеспеченность. У нас 3000 необеспеченных рецептов, не все жалуются, но там несколько сотен писем. Раньше их вообще не было, и проводилась проверка прокуратуры, Росздравнадзора, я не знаю, что они решили, но пациент приходит, ему не обеспечивают рецепт, кто-то пишет жалобу, а кто-то ждет молча. Это все только из-за того, что чиновники или не на своем месте, или не хотят работать.

— Хотелось бы понять, намеренное ли это поведение, мошенническая схема, или некомпетентность?

— Я знаю, что нерационально ведутся закупки. И мне все равно, почему. Колоссальные деньги расходуются на онкологию, это больше 6 млрд. только в Москве. Это почти треть средств, которые тратятся на всю Россию, их около 26 млрд. на 2017 год. Огромная сумма, и за нее можно вполне обеспечить всех больных, если это будут решать профессионалы.

На западе, например, когда идет централизованная закупка, то совершенно официально проводят переговоры с производителями, и если ты покупаешь очень много, то они договариваются насчет специальных скидок. В 2016 году состоялся аукцион, 60 тысяч упаковок МНН Анастрозол на 480 млн. Стоимость упаковки 8000. Как вы думаете, за сколько состоялся этот аукцион? 18 млн. – 27-кратное снижение. Исходная цена 8000, а продали по 300, и причем это не в убыток дженерику. А на основании этого говорят, какая эффективная в Москве система закупок, организованная Департаментом здравоохранения.

За это вообще-то за границей судебное расследование начинается.

Представляете, какое снижение. За это вообще-то за границей судебное расследование начинается. Когда снижение больше, чем на 50% — это уже проблема, начинают разбираться, почему это произошло. А у нас в 27 раз. И сделано это наверняка преднамеренно, потому что поставили по МНН стоимость оригинального препарата Аримидекса. Когда я был главным онкологом, даже его не покупали никогда по 8000 – 4000 рублей. Зачем объявлять стоимость, которая вообще не имеет никакого отношения к жизни?

Поскольку образовался такой общественный резонанс, они вынуждены будут ответить. Я же сознательно даю публиковать наше заявление, чтобы знали и чтобы, по крайней мере, не замяли все это. Потому что это все жизни больных.

Они торгуют, а мы отвечаем за жизни больных, а потом больным объясняем, почему нет лекарств.

Они торгуют, а мы отвечаем за жизни больных, а потом больным объясняем, почему нет лекарств.

Они не отвечают никому или отвечают всякую ахинею. Печатников написал, что нам продавали благотворительные препараты. Это же ложь чистой воды. Мы получаем благотворительные препараты. Это отдельный договор, бывает такое, к сожалению, не часто, и тогда по отдельной накладной мы это все приходуем, но у него нет стоимости, потому что мы его не покупали.

В обращении Махсон оценивает переплату департамента за медикаменты и медицинские аппараты за прошлый год в 217 млн рублей. Расчет сделан на основании закупочных цен 62-й больницы и департамента. Махсон просит привлечь виновных к уголовной ответственности. Заявление передано в ФСБ 23 декабря, рассказал Republic Махсон. По его словам, решение о возбуждении дела должно быть принято до конца недели.

В заявлении приводится сравнительная таблица по ценам закупки на пять онкологических препаратов, в том числе, трастузумаб, вектибикс и новотакс. Самая большая разница между ценой закупки 62-й больницы и Департамента здравоохранения – по препарату новотакс. Больница покупала его по 2,9 тысячи рублей за единицу, а Департамент здравоохранения – за 25,4 тысячи рублей, следует из письма.

Также сравниваются цены на аппараты иммуногистохимии, микроскопы и источники бесперебойного питания.

«Завышение закупочных цен привело к дефициту противоопухолевых препаратов отпускаемых по льготным рецептам в аптечных пунктах города и как следствие приведет к увеличению смертности от онкологических заболеваний», – пишет в своем заявлении Махсон.

Также Махсон указывает, что докладывал о ситуации вице-мэру Москвы по вопросам социального развития Леониду Печатникову, но «вместо адекватной реакции по инициативе Печатникова принято распоряжение правительства Москвы о переводе МГОБ №62 из автономного учреждения здравоохранения в бюджетное», что по факту лишит больницу возможности закупать лекарства самостоятельно.

«Ведемекум.ру» , 08.12.16, «Печатников ответил на критику главврача 62-й больницы»

Волнующий умы медицинской общественности конфликт между Департаментом здравоохранения Москвы (ДЗМ) и городской онкологической больницей №62 назревал давно, но в медийном пространстве развивался стремительно. В конце ноября в соцсетях появилась информация о том, что больницу реструктурируют, оптимизируют, а то и вовсе закрывают. Активно принявший участие в судьбе этого медучреждения известный блогер Сталик Ханкишиев намекнул даже, что место главного врача больницы «…уже продано за $1,1 млн долларов США. Прямо так ярко деньги увидел, мол, миллион кому-то там, а сотка – посреднику». Главврач больницы Анатолий Махсон не стал скрываться за соцсетями и развернуто обосновал свои претензии к ДЗМ и его куратору в правительстве Москвы вице-мэру Леониду Печатникову в большом интервью Vademecum. На запрос о комментариях в ДЗМ официально не откликнулись, однако по неофициальным каналам в распоряжении Vademecum оказалась видеозапись выступления Леонида Печатникова на городской клинико-анатомической конференции, состоявшейся 7 декабря в правительстве Москвы. В своей речи вице-мэр заочно полемизирует с Махсоном, отвергая все обвинения. Ниже приводится ее полная расшифровка.

Начало расшифровки выступления Леонида Печатникова:

История, которая так всех будоражила последнее время, – это история 62-й больницы. У нас нет тут Анатолия Нахимовича [Махсона. – Vademecum]? Он не приходит больше к нам? Жаль.

Дело в том, что, когда мы в 2015 году, в полном соответствии с законом, погрузили стационарную помощь по онкологии в систему ОМС… Мы довольно долго сопротивлялись этому, ну, сопротивляться мы не могли, но оттягивали, прекрасно понимая, что стоимость лечения онкологических больных практически, мягко говоря, не полностью покрывается тарифами ОМС.

И тогда Анатолий Нахимович пришел ко мне с предложением – на период такой адаптации попытаться сделать эксперимент: перевести больницу №62 в статус автономного учреждения. Он это очень четко аргументировал. У автономного учреждения была возможность закупать препараты по закону ФЗ №223, а не по ФЗ №44, то есть, по сути, у единственного поставщика. Он убедил меня, что он сможет договориться с поставщиками, чтобы ему на одну больницу по этому ФЗ №223 отпускали препараты подешевле.

Почему ему могли отпускать препараты подешевле? Он этого никогда, кстати, не скрывал, и мне это тоже показалось очень разумным – потому что он брал у них препараты с истекающим сроком годности.

Я тоже посчитал это разумным, поскольку препарат действующий, но у него осталось на упаковке три-четыре месяца. Но пациент упаковки, извините, не видит, препарат действующий, и если можно на этом так сэкономить… Поставщики отдают препараты в три – пять раз дешевле, а иногда и просто бесплатно – им выгоднее со склада все это просто вывезти. Мне показалось это очень разумным. Я довольно много времени потратил, чтобы убедить и Департамент экономической политики, и мэра, чтобы мы сделали исключение такое. Мы такое исключение сделали – это была единственная больница в Москве, ни одна другая больница, работающая с онкологическими больными, такую привилегию не получила. Но для Анатолия Нахимовича мы такую привилегию сделали. Не для него, а для пациентов, естественно, потому что от этого должны были выиграть все. И так оно, собственно, и происходило. Он методом котировок просил компании представить лекарства с истекающим сроком годности, они ему их продавали, а иногда и просто дарили. То, на что ни департамент, ни никто из вас, находящихся в бюджете, права не имеете – вы работаете в рамках ФЗ №44, по нему вы должны ставить условие не менее 80% остаточного срока годности.

Но дело в том, что с 1 января 2017 года уже в Москве ФЗ №223 перестает действовать. По нему работали многие – и ГУПы, и автономные учреждения, и акционерные общества с государственным участием, все старались работать по 223-му закону, чтобы договариваться с единственным поставщиком. Когда я говорю слово «договариваться», я не говорю, что в этом есть что-то криминальное. В случае с Анатолием Нахимовичем никакого криминала не было – он договаривался ради больных. И это абсолютно не вызывает у меня никаких сомнений. Но другие злоупотребляли. И поэтому мэр принял решение, что с 2017 года все, включая ГУПы и автономные учреждения, и акционерные общества с госкапиталом… все должны работать по условиям ФЗ №44. Поэтому находиться дальше в условиях автономии оказалось абсолютно бессмысленным, более того, даже опасным.

О привилегии я рассказал, а опасности тоже есть, потому что автономное учреждение, в отличие от бюджетного, несет ответственность [по обязательствам. – Vademecum] своим имуществом. И любая кредиторская задолженность может оказаться рискованной для имущества больницы, понимаете, да, о чем я говорю?

Автономное учреждение имеет право… брать кредиты в коммерческом банке, но любая кредиторская задолженность может оказаться рискованной для имущества больницы. Поэтому было принято абсолютно, на мой взгляд, нейтральное решение [ДЗМ 1 декабря издал приказ №963, изменяющий статус городской онкологической больницы №62 с автономного на бюджетный. – Vademecum]…Тем более что несколько лет больница так проработала, адаптация прошла, мы вернули ее в бюджет.

Реакция Анатолия Нахимовича была своеобразной: он сказал, что в условиях ФЗ №44 он работать не может, поэтому он решил в свои 69 лет уйти на пенсию. Я его попросил не торопиться с этим решением, более того, попросил Алексея Ивановича [Хрипуна, руководителя Департамента здравоохранения Москвы. – Vademecum] рассмотреть возможность – если он решил уже уйти с должности главврача – предложить ему должность президента больницы. У нас Леонид Михайлович Рошаль президент своего института, Ермолов – президент института Склифосовского, Георгий Натанович Голухов – президент 31-й больницы. И поговорить с ним о том, кого он собирается оставить и кому бы он хотел передать свое детище – это, надо отдать ему должное, созданная им больница, очень хорошая.

Но вместо этого Анатолий Нахимович предпочел уйти на больничный лист, а дальше то, что он пишет, я думаю, вы все читаете. Причем он нигде не указывает на то, что ему так дешево удается покупать, связано с тем, что он работал совсем по другим правилам. Дальше появляются совсем фантастические истории о том, что 62-ю больницу собираются закрыть, что должность его уже продана за $1 млн.

Почему он оценил свою должность только в 1 млн, и именно долларов, надо у него спросить, он, видимо, посчитал.

Появляются, честно говоря, довольно оскорбительные для Департамента здравоохранения истории. Сейчас, безусловно, по всем этим публикациям идут проверки, это в наше время бесследно не остается. Проверяет Москонтроль, проверяет Контрольное управление президента, все, в общем, проверяют, а дальше по результатам проверок посмотрим, каков результат. Мы со своей стороны, я думаю, тоже, наверное, проверим – чтобы 62-я больница поделилась с нами своим положительным опытом, поэтому Андрей Владимирович [Саунин, замдиректора Службы финансового контроля ДЗМ. – Vademecum] я прошу вас и Парасочкину [Ольга Парасочкина, директор Службы финансового контроля ДЗМ. – Vademecum] тоже со своей стороны попросить, чтобы с нами поделились положительным опытом работы.

Вот, собственно, и все. Я специально хотел это рассказать, чтобы это не было келейными историями, и вы понимали, что происходит на самом деле. В одном Анатолий Нахимович прав – и это я тоже не хочу от вас скрывать – дело в том, что раньше, до 2015 года, мы, когда торговали в Департаменте здравоохранения [речь идет о централизованных закупках лекарств. – Vademecum], в качестве начальной максимальной цены [закупочного аукциона] ставили минимальную… цену, зарегистрированную в Минздраве. 12 января 2015 года все регионы, не только Москва, получили директивное письмо из Министерства экономики, которое обязывало нас в качестве начальной максимальной цены ставить максимальную цену, зарегистрированную в Минздраве. Они руководствовались тем, чтобы в торгах могли принять участие абсолютно все – потому что когда мы берем минимальную цену, то как бы только один участник, а если берем максимальную, то все дальше могут участвовать в торгах. Все взяли под козырек, исполнили, и лекарства действительно подорожали.

Когда мы говорим, что готовы заплатить 100 рублей, ну какой дурак нам будет предлагать по 20 рублей. Такое было письмо. К сожалению, ни министр здравоохранения, ни я, ни мэр, мы об этом письме не знали, оно прошло по департаментам по всей России – поэтому по всей России цены стали расти. Помните, Скворцова сказала, что все губернаторы покупают дороже, чем Минздрав? Потому что во всех департаментах это письмо было, а в Минздраве его не было.

Когда я об этом узнал, то с этим письмом помчался к мэру. Я не буду передавать эмоции Сергея Семеновича Собянина, он вызвал… позвонил Скворцовой [Вероника Скворцова, министр здравоохранения РФ. – Vademecum], спросил, знает ли она об этом, она тоже ничего не знала. Сергей Семенович поехал к премьер-министру, и это письмо практически было дезавуировано, и сегодня мы вернулись к той методике определения начальной максимальной цены, которая была до этого письма Министерства экономики. Как дальше этим в Министерстве экономики будут заниматься, – уже не наше дело. Письмо, даже если в нем не было злого умысла, это глупость, конечно, была невероятная.

Когда мы вернулись к той методике определения начальной максимальной цены, то только на двух последних аукционах по онкопрепаратам мы сэкономили 1 млрд 572 млн рублей – немаленькие деньги, только по двум препаратам по двум аукционам.

от в этом Анатолий Нахимович абсолютно прав, когда говорит, что изменились условия формирования начальной максимальной цены.

Другое дело, что он, конечно, не знал об этом письме Минэкономики и обвинил Департамент здравоохранения в коррупции и воровстве. Ну, в конце концов, давайте мы ему это простим – об этом письме он действительно не знал и не подозревал, а спросить он, видимо, посчитал ниже своего достоинства. Я хотел бы, чтобы вы знали, что происходит.

Больница №62 была и остается одной из лучших онкологических больниц не только в Москве, но и, думаю, в России. Безусловно, никому бы и в голову не пришло посягать на 62-ю больницу, но, к сожалению, произошло то, что произошло.

«Ведемекум.ру » , 08.12.16, «Все будет хорошо, кроме лечения больных»

Главврач московской городской онкологической больницы №62 Анатолий Махсон – о перспективах превращения медучреждения из автономного в бюджетное.

Департамент здравоохранения Москвы 1 декабря издал приказ №963, изменяющий статус городской онкологической больницы №62 с автономного на бюджетный. Чуть раньше – в ноябре – по ходатайству вице-мэра по социальным вопросам Леонида Печатникова столичное правительство выпустило постановление №578-РП, обосновывающее изменения необходимостью «совершенствования и оптимизации деятельности» 62-й больницы, а также «повышением качества предоставляемых ею услуг». Руководство медучреждения, имеющего реноме лучшей государственной онкологической больницы города, узнало о внезапных изменениях, только получив приказ Департамента здравоохранения, согласно которому в течение двух месяцев больнице должны скорректировать объем госзадания и финансирования на 2017 год. Vademecum поговорил с главврачом больницы № 62 Анатолием Махсоном о плюсах автономного статуса и возможных последствиях в случае его потери.

– Что дает больнице статус автономного учреждения?

– Все считают, что это частная больница. Но ничего подобного, это государственное учреждение, имущество которого принадлежит городу. Поэтому его нельзя ни обанкротить, ни разорить. И продать его нельзя. Главное отличие автономного учреждения – больше самостоятельности в хозяйственной деятельности и возможность свободно распоряжаться заработанными средствами. Главным органом автономного учреждения является наблюдательный совет, который состоит из трех групп: треть – представители Департамента здравоохранения, треть – сотрудники больницы, но не администрация, треть – представители общественности и один человек – из Департамента имущества Москвы. Совет утверждает планы и заслушивает отчет главного врача о результатах деятельности больницы. Еще одно отличие – автономное учреждение ведет торгово-закупочную деятельность по федеральному закону №223-ФЗ, а не по №44-ФЗ. Положение о торгово-закупочной деятельности утверждается наблюдательным советом, и по нему работает учреждение. Надо заметить, что ФЗ №223-ФЗ значительно проще и, более того, дружелюбнее. В то же время автономное учреждение, так же как и бюджетное, получает государственное задание, от которого оно не может отказаться, даже если госзадание полностью не обеспечено финансами.

– Когда вам сообщили, что больницу хотят перевести в формат ГБУЗ?

– Приказ Департамента здравоохранения о переходе в бюджетное учреждение здравоохранения мы получили 1 декабря 2016 года, хотя постановление было принято правительством Москвы 8 ноября, и сделано это было с нарушением закона. В этом постановлении сказано, что реорганизация проводится в целях улучшения качества обслуживания. Главный врач больницы №62 не входит в наблюдательный совет – он только докладывает его членам о результатах деятельности, о планах финансово-хозяйственной деятельности и так далее. По уставу ГАУЗ МГОБ №62 (в соответствии с законом) решение об изменении вида учреждения принимается наблюдательным советом по результатам его деятельности. В Департаменте здравоохранения Москвы есть система оценки деятельности учреждений, которую мы всегда проходим одними из лучших, например, у нас хирургическая активность лучшая по городу и так далее. Понимаете, если идти по закону, нужно собрать наблюдательный совет, заслушать отчет главного врача, потом, предположим, признать его работу неудовлетворительной, объяснить, что плохо. И тогда принять решение, что да, необходимы изменения, и ходатайствовать перед собственником об изменении формы. Мы узнали об этом только после получения приказа Департамента здрвоохранения об изменении типа учреждения.

– А как организованы закупки бюджетных медучреждений города?

– В Москве, с целью экономии бюджетных средств, организована система централизованных закупок, когда все медицинские учреждения через соответствующий портал заявляют годовую потребность практически во всех медикаментах, расходных материалах и услугах. После чего Департаментом здравоохранения формируются централизованные закупки (совместные торги). В чем проблема централизованных торгов? Во-первых, ты никогда толком не знаешь, что тебе поставят и когда. Централизованные торги, они когда хороши? Когда закупаются, например, шприцы, для которых важно только качество и довольно просто можно посчитать годовую потребность. Но когда подобное начинается с расходными материалами – совсем другое дело: у всех разная аппаратура, и составить заявку, которая удовлетворила бы все больницы, очень сложно. Потом по централизованным торгам все начинает поступать, хорошо если в июне-июле, а то и значительно позже. Когда мы сами торгуем, я в контракте оговариваю, что мне нужны ежемесячные поставки. При централизованных торгах мне где-то в сентябре взяли и завезли годовую потребность расходных материалов. Непонятно, куда это складывать. По ФЗ-44 организация всех торгов идет через московский сайт ЕАИСТ, где многие позиции (техническое обслуживание медицинского оборудования, ремонтные работы, закупка медоборудования, эксплуатация и так далее) в обязательном порядке, а расходные материалы и медикаменты – на сумму от 500 тысяч рублей – должны согласовываться на рабочей группе в Департаменте здравоохранения. Мы, как автономные, тоже должны все делать через этот сайт, но до недавнего времени ЕАИСТ не был до конца приспособлен для работы по 223-ФЗ, и это значительно упрощало нашу работу. А дальше получилось вот что: у нас был иногородний больной…

– Вы же городская больница. Как к вам попадают иногородние больные?

– Согласно закону об охране здоровья граждан, по ОМС, при наличии соответствующего направления у нас имеет право лечиться любой россиянин, но только если у нас есть для этого возможность. Мы перегружены москвичами. Жители Северного, Северо-Западного округов и Зеленограда к нам просто прикреплены, им мы не можем отказать. Но дальше, если у нас появляется возможность, мы можем брать пациентов из других округов и городов на хирургическое лечение и лучевую терапию по ОМС. На химиотерапию – нет, потому что оплата химиопрепаратов в территориальную программу ОМС в Москве не входит. И вот попал к нам один больной, которого мы прооперировали по ОМС, но ему еще нужна была химиотерапия, и он решил ее пройти у нас платно. В больнице такой цикл химиотерапии обходится в сумму около 30 тысяч рублей. Он пошел в платный отдел, ему посчитали 90 тысяч, и больной отказался: очень дорого. Я был очень удивлен, мы начали разбираться. И что же выяснилось? Обычно химиотерапию платным пациентам мы проводим лекарствами, которые покупаем самостоятельно, и у нас флакон этого лекарства стоит 7,5 тысячи рублей. Но в тот момент в процедурной, куда позвонили из платного отдела, было то же самое лекарство, той же фирмы, этой же дозировки, только поставленное нам по централизованной закупке Департамента здравоохранения. И флакончик этого лекарства стоил 25 тысяч рублей, по-моему. Поэтому вместо наших обычных 30 тысяч получились 90. Мы начали дальше разбираться и вот докопались: с конца 2014 года по 2016 год целый ряд лекарств отечественных производителей подорожал кратно – до 11 раз. Например, осенью 2014 года департамент купил 7 500 флаконов препарата Иринотекан 100 мг на 3,8 млн рублей, то есть по 518 рублей за флакон. А осенью 2015 года – 4 765 флаконов были закуплены за 27,8 млн рублей, то есть по цене 5 844 рубля за флакон. Нам не хватило этого препарата по централизованным закупкам, и в 2016 году мы самостоятельно приобрели 2 900 флаконов на 3,5 млн рублей, то есть по цене 1 213 рублей за флакон. Еще пример: в 2016 году департамент закупил 13 564 упаковки золедроновой кислоты на 103,8 млн рублей, разброс цен за упаковку был от 4 135 рублей до 17 125 рублей. Мы в этом же году сами купили 1 490 упаковок по 1 019 рублей. Примеров много.

– А закупки всегда так формировались?

– В 2011 году, будучи главным онкологом Департамента здравоохранения Москвы, я согласовал заявку на препараты – она получилась на 6,8 млрд рублей. И получил за это выволочку от Плавунова [тогда первый заместитель руководителя Департамента здравоохранения Москвы Николай Плавунов. – Vademecum] – дескать, что я пишу, на химиопрепараты есть только 4 млрд. Я говорю: «Николай Филиппович, во-первых, я не знал, какая сумма выделена, во-вторых, мне не дали стоимость лекарств». Так или иначе, мне предложили сократить заявку до 4 млрд рублей. Ну, подумал я, а как сокращать? Тогда получится, что 40 с лишним процентов пациентов лекарств не хватит. Мы провели работу с Данилой Львовичем, моим химиотерапевтом, разговаривали с компаниями, и оказалось, что там совсем другие цены можно получить, особенно когда совершаются большие закупки. Тогда я обратился к Печатникову, он был руководителем департамента, и все это объяснил, показал. И Леонид Михайлович дал распоряжение, что коммерческое предложение, которое я получаю как главный онколог, и будет ценой для формирования заявки на торги. Мы тогда на 4 млрд купили лекарств больше, чем могли бы, на 6,8 млрд при прежнем подходе. С 2011-го по 2013 год мы обеспечивали всех основными препаратами, но не всех это устраивало. И в 2014 году я ушел с должности главного онколога Москвы. Но еще в конце 2014 года заявки на 2015-й формировали по нашим ценам.

– То есть получается, что в 2015 году департамент вернулся к системе, когда стоимость аукциона формируется по регистрационной цене производителя?

– Департамент всю эту систему поломал. У меня была задача купить больше лекарств и обеспечить ими всех. Какая задача сейчас – я не знаю. Поменяли главного онколога и руководителя управления фармации Департамента здравоохранения, и сейчас мы имеем то, о чем говорилось выше. Да, цены выросли, но вы же видите, что лекарство, которое купили централизованно «с целью экономии бюджетных средств» по 5 800 рублей, при самостоятельной закупке больницей того же препарата, от того же производителя, в этом же году стоило 1 300 рублей.

– Каким образом формируется заявка на централизованную закупку химиопрепаратов для онкологических стационаров?

– В июне 2015 года каждый стационар подал заявку в Департамент здравоохранения на химиопрепараты. Заместитель главного онколога Департамента здравоохранения Москвы Михаил Бяхов заверил, что она полностью будет выполнена. Однако в ноябре 2015 года нам прислали скорректированную без нашего ведома заявку и попросили ее подписать. Дело в том, что средств оказалось меньше и поэтому заявку сократили, при этом вычеркнули целый ряд лекарств, без которых невозможно обойтись. Например, полностью вычеркнули препарат, который в два раза увеличивает число женщин, излеченных от рака молочной железы, – HER2new+. И оставили, предположим, препарат третьей линии гормонотерапии, который при прогрессировании заболевания увеличивает продолжительность жизни на два месяца. Я эту заявку не подписал и просил главного онколога Игоря Хатькова и его заместителя Михаила Бяхова оставить заявку сокращенной, но сокращенной нами, больницей, в чем получил отказ. Руководитель управления фармации Кокушкин после этого начал говорить, что Махсон лоббирует определенные компании. Но они исключили те лекарства, которые вообще с 2011 года не дорожали и без которых лечить на современном уровне рак молочной железы невозможно. Зато на десятки миллионов купили такие препараты, которые вообще израсходовать невозможно.

– Потому что число больных, которым они могут понадобиться, невелико?

– Потому что препарат очень токсичный. Вот, например, кабазитаксел – это препарат третьей линии при гормонорезистентном раке предстательной железы. Препарат, может быть, неплохой, но очень токсичный. Больные – пожилые, препарат вызывает нейтропению IV степени, у него показаний мало, а его закупают для поликлиник. В конце 2015 года у нас, например, в поликлинике было 300 флаконов кабазитаксела, а мы расходовали семь флаконов в месяц, то есть в год 84. Кроме нас в поликлиниках его практически никто не применяет, потому что пробовали, а там больные чуть ли не умирают. Тем не менее его опять покупают на 2016 год, его покупали в 2014-м и 2015-м.

– В конце 2015 года вам значительно скорректировали заявку на 2016-й?

– Заявку на 2016 год мы отдали не в конце 2015 года, а в июне. И нам говорили, что ее обеспечат. Потом в ноябре заявка вдруг возвращается, и мне говорят: «Подпишите, там уменьшили сумму заявки». Но ее еще и переделали, выкинув целый ряд препаратов, после чего я сказал: «Я это подписывать не буду». Они начали объяснять, что денег мало. Говорю: я не прошу увеличить сумму, я хочу на те деньги, которые выделены больнице для централизованной закупки химиопрепаратов, сам составить заявку. И скорректированную без ведома больницы заявку не подписал. Тем не менее была фармкомиссия Департамента здравоохранения, и заявку все-таки оставили скорректированной. В марте мне объявили выговор практически ни за что, но я, к сожалению, его не оспорил, хотя мог. Я думал не обострять конфликт. Потом началось то, о чем я говорил: препаратов стало не хватать – за 2016 год только на два округа было более 3 тысяч необеспеченных рецептов. Больному надо делать химиотерапию – мы выписываем рецепт, есть аптечный пункт, который принадлежит центральному аптечному складу и который должен выдавать лекарства бесплатно. И вот больной пришел его получать, но ему не сегодня выдали препарат, а через 45 дней, или через 17, или через 20. А химиотерапия наиболее эффективна тогда, когда соблюдаются временные циклы. Разрыв во времени или значительно ухудшает результат, или сводит его на нет.

– А как выходить из положения?

– Вот смотрите, возьмем Герцептин. Если мы проводим химиотерапию при раке молочной железы HER2new+ без него, то полный ответ – это когда мы не находим опухоль при операции – получают 20% пациенток. Те, у кого полный ответ на предоперационную химиотерапию, в большинстве своем поправляются. Если добавляется Герцептин, то их еще больше – уже 40–45% больных. А если добавляется Бейодайм – Герцептин и Пертузумаб, то 75–80%. Мы проводим неоадъювантную (предоперационную) химиотерапию, это дорого. Но если ты перед операцией ее провел, то вылечил в 3,5 раза больше женщин. Потому что из этих 75–80% давших полных морфологический ответ пациенток большинство – выздоровели, а может, еще и детей рожать будут. Когда я был главным онкологом, у нас практически все женщины были обеспечены Герцептином. Но что сделали в 2016 году? На треть сократили закупки Герцептина по системе ДЛО (для поликлиник) и полностью его вычеркнули из заявки для стационаров. Поэтому ни один онкологический стационар не мог проводить нормальное лечение рака молочной железы HER2new+, а это в Москве около тысячи женщин в год. Наша больница проводила это лечение, потому что на 80 млн рублей за счет собственных средств мы закупили химиопрепараты. В частности, мы купили на 20 млн рублей Бейодайм только для молодых больных, 29-30 лет, но это всего десять пациенток. Когда стало невозможно работать, я пошел к Леониду Михайловичу [Печатникову. – Vademecum] и сказал, что собираюсь уйти с должности главврача, потому что уже психологически не выдерживал. У меня было две просьбы: назначить главным врачом сотрудника больницы, который сможет ее сохранить, и разрешить больнице самостоятельные закупки вместо централизованных. В обеих просьбах мне практически было отказано. Вместо этого для «улучшения лечения больных» по ходатайству Леонида Михайловича Печатникова вышло постановление правительства Москвы о переводе больницы из автономного учреждения здравоохранения в бюджетное. «Улучшение качества» будет одно: лекарств, расходных материалов и оборудования в больнице будет значительно меньше, как и во всех остальных медучреждениях. Потому что мы будем торговать по ФЗ-44, но при этом никто не увидит разницы в ценах. Кроме лечения больных, все остальное будет хорошо.

– Недавно руководитель Департамента здравоохранения Москвы Алексей Хрипун анонсировал создание новой онкологической сети в медучреждениях города…

– Только он забыл сказать, что эти идеи появились, когда я стал главным онкологом. И благодаря ему в том числе не удалось эту сеть полностью создать. У меня еще в 2011 году была идея создать в каждом округе амбулаторный диспансер. У нас же есть округа, где-то по четыре маломощных онкологических отделения, и тогда шел разговор, что в каждом округе должен быть диспансер, который будет приписан к онкологическому стационару. Но из той программы модернизации был создан только пятый онкодиспансер в ЮВАО, а диспансер №2 присоединили к нам, и сейчас это поликлиническое отделение в 62-й больнице. Кроме этого, в подчинение больницы №57 перешли диспансеры №5 и №3. Хрипун же, который тогда был замом руководителя департамента, все похоронил: не были организованы диспансеры в Центральном, Юго-Западном и Западном округах, сколько я ни пытался. Сейчас это подают как новое. Нам понадобилось четыре года, чтобы хоть чуть-чуть привести бывший онкодиспансер №2 в божеский вид. Диспансеры нужно оснащать, нужны квалифицированные кадры, а идея правильная.

– Может быть, в Департаменте здравоохранения пытаются сделать 62-ю больницу ГБУЗ именно для того, чтобы реализовать эту идею?

– Автономное учреждение также подчиняется Департаменту здравоохранения, собственник имущества – Департамент здравоохранения, и главного врача он назначает. Автономия была сделана, чтобы у больницы была возможность приспосабливаться и обеспечивать качественное лечение за счет большей свободы в управлении и экономической деятельности. Мы не бесконтрольные. Все равно все утверждается наблюдательным советом, председатель которого, между прочим, Алексей Хрипун. Но наблюдательный совет в 2016 году ни разу не собрался заслушать больницу. С того момента, как мы начали развиваться, мы увеличили пропускную способность более чем в четыре раза. Вот представьте, в 2002 году мы лечили 6 тысяч больных, сейчас мы в стационаре лечим 15 тысяч, а с дневными стационарными – больше 20 тысяч больных. Мы в этом году впервые начали лечить больных по системе ВМП, пролечили более 1 300 пациентов. В постановлении правительства Москвы о переходе в бюджетное учреждение говорится: для «улучшения качества». У нас, единственных в системе города, есть молекулярно-биологическая лаборатория, которую, если мы станем бюджетными, скорее всего, вынуждены будем закрыть, потому что содержим ее за счет своих средств, ее работа вообще не оплачивается ОМС. Почему я еще начал «шуметь»? Мы дошли до того, что я уже не знал, как обеспечивать пациентов лекарствами. Вместо того чтобы забрать у нас непрофильные активы (у нас своя котельная, ЛЭП, подстанции, очистные сооружения, более 50 км трасс и так далее), на которые мы тратим около 200 млн рублей в год, и передать специально созданному казенному предприятию «Соцэнерго», нас делают бюджетными. Мы расположены на территории Красногорска, и больница является градообразующим предприятием. Самое главное – с 2015 года мы перешли на финансирование по ОМС. При этом мы пролечили на тысячу больных больше, а денег заработали на 800 млн рублей меньше по сравнению с бюджетным финансированием в 2014 году. Тарифы ОМС не покрывают реальную стоимость лечения онкологического больного. Мы заработали 400 млн рублей, и только половину потратили на зарплату, а почти 200 млн рублей ушло на содержание больницы – лекарства, ремонт, закупку оборудования. Можно же было отдать нам средства, заложенные на централизованные закупки – около 590 млн рублей, и проблем у больницы было бы значительно меньше. Причем по закону у автономного учреждения просто не может быть централизованных закупок.

В его трудовой книжке всего одна запись: "московская городская клиническая онкологическая больница N 62".

Главным врачом больницы в 1990 году его не назначили: избрал на эту должность коллектив. Назначать-то как раз не хотели. По всем советским параметрам Анатолий Махсон на такой пост не подходил: беспартийный, сорока лет не исполнилось, всего-навсего кандидат медицинских наук. Да и что фамилия, что отчество никак такой должности "не соответствовали".

Но коллектив проявил упорство. Я была на том собрании, когда решался вопрос - кому возглавить больницу, которая к тому времени была на грани закрытия, и нужно было поднимать ее. У представителя "сверху" была кандидатура на пост главного. Отвергли. А "своему" дали напутствие: ни в коем случае не бросать хирургию, обязательно оперировать.

Прошло двадцать лет. Когда на прошлой неделе была в 62-й, врачи, медсестры, санитарки мне сообщали: "У нас 15-го июня юбилей". Как будто юбилей не Толи Махсона, а всей больницы, всех ее сотрудников.

На "Толю", думаю, имею право: знакомы давным-давно. Знала его удивительных родителей, тоже врачей, которые познакомились на фронте. Уже после войны судьба занесла военврачей в подмосковное Петрово-Дальнее. Здесь бывшим фронтовикам дали служебное жилье. Здесь Толин отец Нахим Евсеевич разработал и проводил свои первые уникальные органо-сохранные операции на конечностях, пораженных опухолями. Здесь работала окулистом Толина мама - Бронислава Абрамовна. А Толю многие сотрудники больницы помнят мальчишкой, гоняющим на велосипеде.

Он не сразу пошел по стопам родителей. Даже целый год ходил на подготовительные курсы в авиационный институт. А потом все-таки поступил в первый мед. Но тяга к технике осталась. Когда мы еще лишь что-то слышали о компьютерах, Толя в полуподвале дома, в котором жил, оборудовал себе кабинет и гордостью этого кабинета был огромный компьютер. Уже будучи кандидатом медицинских наук, успешным хирургом, Анатолий поступил в МВТУ имени Баумана, получил диплом инженера по медицинской технике. Может, потому сотрудники 62-й на "ты" с компьютерами?

Когда в 1972 году Анатолий пришел хирургом в 62-ю, больница, рассчитанная на 700 коек, была неплохой. Но годы брали свое. Медицинская техника развивалась, менялось оснащение лечебных учреждений, а 62-я осталась как бы на задворках. К девяностому году оказалась в настолько плачевном состоянии, что из нее хотели сделать хоспис.

29 января 1990 года Анатолий пришел в больницу уже не просто хирургом - главным врачом... На улице - сильнейший мороз, а котельная больницы перестала подавать тепло. В палатах холод. Стали думать об эвакуации пациентов. Но удалось котельную запустить. Маленькая, вовсе не медицинская, однако все же победа. Ее могло бы и не быть, если бы не плечо коллектива - все объединились в стремлении сделать свою больницу современной, привлекательной и для тех, кто в ней работает, а, главное, для тех, кто в ней лечится.

Мне не раз доводилось слышать от здешних сотрудников, что они гордятся тем, что работают именно тут. И дело не в том, что построено три жилых дома для работников - очень многие приезжают сюда из Москвы. Приезжают рано утром, уезжают... Сколько часов длится рабочий день, здесь определить сложно. Хирург не может уйти домой, если он с утра прооперировал пациента, а у того к вечеру поднялась температура. Есть дежурные врачи? Есть, конечно. На них можно положиться? Безусловно. Но для тех, кто в 62-й, медицина - это как душа. Это навсегда. Это без деления на часы и дни.

Вот воскресный день. К подъезду хирургического корпуса подкатывается автомобиль. За рулем человек в джинсах и клетчатой рубашке. Пациенты, гуляющие в чудном парке, который окружает больницу, обращают внимание на то, что машину подпустили к самому подъезду, человека в джинсах встречают как-то по особенному. Они не знают, что это и есть главный врач - профессор, доктор медицинских наук, заслуженный врач РФ, ученый, хирург, который свои новаторские идеи в онкологии представлял на многих международных форумах в Европе и США.

Зачем приехал в воскресенье в больницу? Не умеет организовать свою работу так, чтобы нормально отдыхать? Анатолий Нахимович не приемлет мои вопросы. Они ему не понятны. Потому как, помните, медицина - это как душа. Это на всю жизнь. И для него очень, очень, очень важно, чтобы так же воспринимали врачевание все, кто трудится рядом. Онкологические больные отличаются от тех, кто страдает иными, даже более тяжелыми заболеваниями. Диагноз "рак" все-таки многие воспринимают как приговор. В 62-й - и это очень заметно, нет атмосферы беды. Даже внешне больница больше на санаторий похожа, чем на раковый корпус. Здесь настрой на выздоровление. Два штатных психотерапевта, конечно, помогают созданию такой атмосферы. Но они, как правило, помогают самым тяжелым.

Атмосферу оптимизма, доброты создает весь коллектив. Не только врачи, медсестры, нянечки - все, кто у нас работает, - Анатолий Нахимович любит говорить о "своих", считает их сплошь самыми лучшими, самыми добрыми.

После того как он несколько раз произнес "доброта", "добрые", спросила:

Ты считаешь, что медик обязательно должен быть добрым?

Вообще-то не только медик. Классик считал, что человечество спасет красота. По-моему, именно доброта. Многие наши беды, убежден, и болезни тоже, от того, что так много зла. Японцы, когда входят в лифт, обязательно здороваются. Потому они долгожители, хотя условия их проживания не лучшие, хотя они очень много работают. А злой медик - и вовсе нонсенс.

Я была знакома с удивительным российским педиатром Домбровской. Так вот она однажды мне сказала: "У врача, который прикасается к ребенку, обязательно должны быть теплые руки". Но вот я день назад стала невольным свидетелем того, как к Александру Бурлакову, уникальному специалисту по пластической онкохирургии, заведующему одним из хирургических отделений, пришла сорокалетняя москвичка с запущенным раком молочной железы.

Девять месяцев назад ей был поставлен диагноз, предложена срочная операция. Вместо этого дама девять месяцев собирала в Интернете и в глянцевых журналах всяческую информацию, лечилась водкой, смешанной с маслом, прочими снадобьями. В кабинет Бурлакова она вошла с объемистой папкой этой самой информации и рецептами этих снадобий. Ее грудь уже не была похожа на грудь. Александр Сергеевич сказал даме, что операция нужна срочно. Она не слышала и не слушала его. Она почти сорок минут терзала его вопросами и разговорами о том, что прочла, о том, как лечили подругу и так далее. Когда она пошла по четвертому кругу "своих наблюдений", я лично готова была ее убить. А Александр Сергеевич терпеливо слушал, снова и снова объяснял необходимость срочной операции. А за дверями кабинета сидела очередь пришедших к нему на консультацию. Когда дама, наконец, вышла, я призналась Бурлакову в своих ощущениях. Он мне сказал: "Она несчастный человек - все сроки упущены, и ей вряд ли уже можно помочь".

Таких случаев, к сожалению, много, - соглашается Махсон. - Мы все говорим, говорим о санпросвете, но его нет. И люди пытаются лечиться по Интернету, по рекламе, идущей на радио, телевидении, в газетах и журналах. Страшное дело! А Бурлаков прав! Медик обязан уметь слушать и слушать.

И болеть с каждым больным, и умирать с каждым умирающим?

Не надо утрировать. Одна из наших нынешних бед - утрата милосердия. Даже в медицине. Вот раньше медсестер правильно называли: сестры милосердия. И если милосердие уходит из медицины, тут никакие самые современные, самые высокие технологии никого не спасут.

Мы говорим о высоких технологиях в онкологии. Раковых больных становится все больше. В одной Москве каждый год 30 тысяч человек попадает в раковые ряды. Однако считается, что в России их значительно меньше, чем, например, в США. Там 450-480 больных на 100 тысяч населения. В России - около 330-350.

Это потому, что россияне живут меньше и просто не доживают до своего рака? - спрашиваю я. - Хотя от злокачественных новообразований страдают и совсем молодые, страдают дети, особенно заболеваниями крови, лимфогрануломотозом...

Ты права и насчет продолжительности жизни, и насчет детей, - отвечает Анатолий Нахимович. - Потому так важно, чтобы в онкологии использовались все самые современные виды помощи - и операции, и химиотерапия, и лучевое лечение. У нас проводятся все принятые в мировой практике методы хирургического лечения, лазерная деструкция, фотодинамическая терапия. Видеохирургические операции позволяют без обширных разрезов заметно снизить травматичность вмешательства. Часто лечение включает реконструктивно-пластические операции для восстановления функции органов и коррекции косметических дефектов. Например, больным раком гортани часто сохраняют голос.

Заведующий третьей хирургией Михаил Юрьевич Щупак - твой, кстати, племянник - познакомил меня с Виталием Сергеевичем Гороховым - тем самым инженером-электронщиком, которому вы коллективно провели уникальную операцию по поводу рака грудины. Познакомил накануне выписки Горохова из больницы. Называю полностью имя, диагноз с его, пациента, согласия.

Ты еще назвала Михаила Юрьевича, как мне показалось с упреком, что он мой племянник. А у нас поощряются родственные связи. Здесь работали мои родители. Здесь работает моя жена Валюша - заведует компьютерной томографией. Да, Миша - сын моей родной сестры, но он очень даже неплохой хирург и компьютерный знаток. У моего заместителя - уникального онкохирурга профессора Николая Павловича Забазного в больнице трудятся дочь, зять, племянник. Есть и другие династии. Разве это плохо? А Горохов, операция, которую ему провели, действительно случай уникальный. В общей сложности операция длилась восемь часов. Бригады менялись. Оперировали я, Николай Павлович Забазный и Александр Сергеевич Бурлаков, еще три хирурга ассистировали. Потому что надо было не только удалить пораженную опухолью грудину. Нужны были пересадка тканей для "заплат", создание искусственного каркаса... Саше досталось более всех - каркас "внедрял" в грудину именно он. Именно он разработал и применяет "пластмассовые детали", которые так необходимы при проведении органосохранных операций.

Если не ошибаюсь, такие операции начались у вас в 1975 году...

Не ошибаешься. Эти операции необходимы. Без них не может быть современной онкологии. Дело не только в косметических дефектах. Скажем, после удаления молочной железы женщина, конечно, чувствует себя некомфортно. Пластику железы делают давно. И чем дальше развивается помощь больным со злокачественными опухолями, тем острее проблемы внедрения органосохранных методов лечения. Саркома ноги, руки. Как было раньше? Ампутация. Человек спасен? Да! Ему комфортно жить? Нет. Мало удалить опухоль, продлить жизнь, надо обеспечить ее качество. Иначе... Не должно быть иначе!

Не стану вдаваться в подробности эндопротезирования, в подробности того, как изменился прогноз для пациентов с появлением возможности использования собственных тканей, костей для пересадки. Вот отделение, которое возглавляет Бурлаков, называется "4-я хирургия". А на самом-то деле это отделение реконструктивной и пластической онкологии. В учебниках, в списке медицинских специальностей таковой не значится. Хотя сомнений в ее необходимости нет. Нас очень поддерживает руководитель Департамента здравоохранения Москвы Андрей Петрович Сельцовский.

Мы оснащены на уровне лучших мировых стандартов, - продолжает Махсон. - Это помогло разработать систему органосохранных операций при опухолях грудины, ног, рук, таза. А теперь еще - пластика при опухолях головы. Я говорил, что часто удается сохранить голос после удаления гортани. Елена Николаевна Новожилова на днях защищает докторскую диссертацию на эту тему. Вот слайд, который она продемонстрирует.

Анатолий Нахимович показывает мне этот самый слайд: на нем хор пациентов, которым удалена гортань. Может, ошибаюсь, но мне кажется, он вызовет в зале защиты улыбки и аплодисменты. А Бурлаков неделю назад уже докторскую защитил - на "ура" прошло его сообщение о применении в онкологии реконструктивных и пластических методов. Пока в городской больнице N 62 пять докторов наук. К концу года скорее всего их будет восемь. Кроме Бурлакова и Новожиловой готов к защите докторской заместитель главного по лечебной работе Андрей Соколов.

Толя, мы не отвлеклись от юбилейной темы?

Не отвлеклись. Бюджет нашей больницы на нынешний год перевалил за миллиард рублей. Это на 13 процентов больше, чем бюджет прошлого года. Значит, городские власти, Департамент здравоохранения понимают: не должно медицинское учреждение страдать от кризиса. Пропускная способность больницы увеличилась почти в три раза. Прежде мы лечили 5,5 тысячи больных в год. Теперь почти 15 тысяч. Операций делали 1800, теперь более 7000. В том числе и уникальных... Пока у нас девять операционных. Скоро к ним прибавится еще три: для лапораскопических, урологических операций, для малоинвазивных вмешательств под контролем ультразвука...

Расхвалился...

Просто не люблю, когда раковый диагноз до сих пор считают приговором. Мой отец еще в 1976 году, когда были совсем иные возможности, оперировал 24-летнего пациента по поводу кондросаркомы бедренной кости. Этот человек последние 15 лет живет в Греции. Три дня назад он звонил. Приедет, как он сказал, показаться нам: не доверяет греческим специалистам и периодически наведывается в нашу больницу. Проблем со здоровьем у него нет. И таких бывших раковых пациентов много. А юбилей... Хорошо, что за все свои 60 лет я ни разу не поменял место работы.

Прямая речь

Михаил Давыдов, президент Академии медицинских наук, директор Российского онкологического научного центра имени Блохина, Академик РАН и РАМН:

Анатолий Махсон - один из лучших представителей онкологической службы страны. Анатолий - прекрасный хирург, замечательный организатор. Удивительно талантливый, тактичный человек, вобравший в себя все лучшие мужские качества. Он надежен и доброжелателен и в работе, и в общении с людьми, и в семье.

Сергей Рогов, директор Института США и Канады, член-корреспондент РАН:

Стараюсь с врачами иметь как можно меньше дел. Но в последнее время врачи занимаются мною. Я не специалист в области медицины. Хотя представление об уровне медицинской помощи в США, в Европе у меня есть. И есть основания говорить, что наше здравоохранение до этого уровня не дотягивает. Однако бывают счастливые исключения. Московская онкологическая больница N 62 - это просто оазис доброты, заботы и, главное - высочайшего качества диагностики и лечения. Говорю об этом не понаслышке - был пациентом 62-й. Здесь во всем настоящий мировой уровень. Представляю, каких огромных усилий стоит это Анатолию Нахимовичу. В день юбилея желаю ему самому крепкого здоровья. И надеюсь, что сам буду как можно реже пользоваться услугами его замечательного коллектива.

Профилактика

Анатолий Махсон: «Я сторонник ежегодных профилактических визитов к онкологу»

Анатолий Махсон, возглавлявший ранее Московскую городскую онкологическую больницу № 62, создает онкологическую службу в сети частных клиник «Медси». Основная идея — обширный онкологический скрининг и лечение выявленных случаев рака с привлечением средств государственной системы ОМС.

На фото: Анатолий Махсон

Вас пригласили в «Медси» создавать онкологический кластер. Что включает в себя это понятие?

Кластером в данном случае мы называем объединение амбулаторного звена и стационара в общую систему. Для начала в программу вошли шесть московских поликлиник и стационар на базе московской клинической больницы «Медси» в Боткинском проезде, который мы переориентируем на оказание специализированной онкологической помощи.

Для частной медицинской компании это непростая задача. Какой объем медицинской помощи вы сможете оказывать?

Поликлиническое звено на первом этапе сможет проводить 20-30 тысяч комплексных диагностических программ в год. Мощность стационара — 140 коек. В клинической больнице «Медси» в Боткинском проезде представлены как хирургические, так и терапевтические методики. Сейчас у нас есть пять операционных, отделение химиотерапии. На базе стационара «Медси» на Пятницком шоссе есть гибридная операционная, в которой мы можем выполнять сложные виды лечения, такие как химиоэмболизация опухолей. На сегодняшний день можем оказывать практически весь объем онкологической помощи на собственных базах. Исключение составляет только направление радиологии — строительство собственного корпуса на Пятницком шоссе в планах. Там будет отделение радиоизотопных методов диагностики и лечения и два линейных ускорителя. Пока у нас есть договоренность с московским онкологическим НИИ им. П. А. Герцена, наши пациенты радиотерапию проходят там.

В момент постановки диагноза многие пребывают в растерянности, не зная, что делать. Какие действия нужно предпринять человеку, который хотел бы получить лечение в частной клинике в рамках ОМС? Каким маршрутом пациенты попадают к вам на лечение?

Всё очень просто: у нас есть своя поликлиника, в нее может обратиться любой житель России, мы оказываем медицинскую помощь всем. После обращения пациента в поликлинику, если есть показания, доктор выписывает направление на госпитализацию в стационар, и далее мы проводим лечение. Что говорит 223-ФЗ? Пациент имеет право выбрать любое лечебное учреждение, оказывающее услуги в рамках системы ОМС. Мы в этой системе работаем.

То есть «Медси» лечит пациентов по ОМС?

В рамках программы ОМС «Медси» оказывает специализированную и высокотехнологичную медицинскую помощь в стационарных условиях. Для пациентов это бесплатно.

В России первичная диагностика опухолей в амбулаторном звене далека от идеала. Как пациенту понять, что требуется специализированная онкологическая помощь? Есть ли какие-то симптомы, на которые нужно обратить внимание?

Не нужно искать симптомы, рак может проявляться совершенно непредсказуемо или вообще до поры никак себя не обнаруживать. Для раннего выявления признаков развития злокачественных опухолей применяются так называемые таргетированные скрининговые диагностические программы — обследование здоровых людей определенной группы с целью выявить злокачественную опухоль на ранней стадии. Их нужно проходить регулярно в определенное время жизни человека. Такие программы позволяют выявлять проблемы на ранних сроках, когда они поддаются излечению.

Какие именно программы таргетированного скрининга вы запускаете?

Бесконечно искать признаки любого опухолевого роста у всех подряд не имеет никакого смысла. Редкие виды опухолей нужно прицельно искать только у тех, кто имеет к ним предрасположенность (наследственную или в силу особенностей профессиональной деятельности). Скрининг же направлен на раннюю диагностику наиболее распространенных онкологических патологий. У мужчин — рак легкого, желудка, толстой кишки, кожи, почки, предстательной железы. На первом месте в скрининге стоят современные методы медицинской визуализации: в случае с легкими это низкодозная компьютерная томография органов грудной клетки, в остальных случаях — ультразвуковые методы. Современное программное обеспечение в КТ-установках, такое как алгоритмы EVOEye и DoseRight, позволяет автоматически контролировать лучевую нагрузку, добиваясь лучшего качества при сниженной дозе излучения. УЗИ экспертного класса, в свою очередь, делают видимыми даже мелкие изменения в брюшной полости и в области малого таза, при исследовании предстательной железы например. К этому добавляются эндоскопические методики: гастро- и колоноскопия для осмотра желудочно-кишечного тракта. У женщин на первое место выходит скрининг на рак молочной железы и других органов репродуктивной системы. После 40 лет мы рекомендуем проходить маммографию ежегодно. В мире ведутся дискуссии относительно частоты профилактических визитов к маммологу: раз в год или в два. Я приверженец ежегодных программ. Современные цифровые маммографы имеют безопасный уровень излучения, сравнимый с бытовой лучевой нагрузкой, при этом пространственное разрешение таких систем — 50 мкм. То есть шансы на раннее обнаружение опухолевого роста многократно возрастают. Хочу напомнить, что излечиваемость рака молочной железы при его диагностике на начальных стадиях достигает более 90%.

Анастасия Кулагина,
Руководитель направления «Маммография» Philips:

Цифровые технологии имеют ряд существенных и практически значимых преимуществ. При высокой разрешающей способности современных цифровых маммографов удается достичь драматического, более чем в 2 раза, снижения дозы по сравнению с пленочными системами. Немаловажным является и то, что цифровые технологии позволяют оптимизировать рабочий процесс, ведь теперь не нужно проявлять пленку или оцифровывать кассету, а значит, можно больше времени уделить пациентке.

Врачи первичного звена нередко назначают исследования уровня так называемых онкомаркеров в плазме крови. Проводите ли вы аналогичные тесты?

Для первичной диагностики онкомаркеры не годятся. Их отсутствие в крови не означает отсутствие опухолевого роста. И наоборот, повышенные уровни вовсе не говорят о наличии опухолевого процесса. Область применения такой диагностики — контроль эффективности терапии при уже установленном диагнозе. Единственный маркер, который используется в скрининге, — это ПСА, простат-специфический антиген, могущий указывать на развитие рака предстательной железы. Но и его повсеместное использование, на мой взгляд, избыточно. В профессиональном сообществе не первый год обсуждается так называемая гипердиагностика (когда диагноз «рак» устанавливается ошибочно) при использовании ПСА. Ко всему должен быть взвешенный клинический подход.

Сколько времени, на ваш взгляд, понадобится для создания полноценно работающей онкологической службы в частной клинике?

Мы не торопимся. Главное — качество. Хотя в перспективе наши мощности (до 1,2 млн уникальных пациентов в год по всей Российской Федерации) позволяют создать службу, результаты деятельности которой можно будет оценить в национальном масштабе.

← Вернуться