В статье представлена повесть, которую И.А. Ефремов написал в 1947 году (ее краткое содержание). "Звездные корабли"- научно-фантастическое произведение, в котором рассказывается о невероятной находке, сделанной двумя профессорами.
Глава первая
Прибыл профессор Шатров, палеонтолог. Он сел за стол и начал проводить какие-то вычисления. Закончив их, профессор посетовал на свою вялость, которую он давно уже чувствует. Он понимал, что это из-за усталости. Коллеги и друзья давно советовали профессору развлечься, но тот не умел отдыхать или интересоваться чем-либо посторонним. Художник-самоучка, он находил успокоение в занятии рисованием. Вот и сейчас он достал альбом, но рисунок не помог профессору преодолеть нервное возбуждение. Тогда Шатров достал пачку нот и принялся редко и плохо играть на старенькой фисгармонии.
Почему же профессор, этот кабинетный схимник, решил совершить поездку? Дело в том, что его бывший ученик Виктор, который перевелся на астрономическое отделение, работал над теорией движения солнечной системы. Между ними установилась крепкая дружба. Виктор отправился на фронт добровольцем, где был записан в танковое училище для длительной подготовки. Тогда он и занимался теорией. Шатров в начале 1943 г. получил от него письмо, в котором Виктор сообщал о завершении работы. Он обещал выслать тетрадь с изложением теории как можно скорее, но внезапно погиб в танковой битве.
После окончания войны профессор встретился с майором, начальником Виктора, и отправился с ним на поле боя для розыска тетради. Здесь было опасно, так как поле было заминировано. Прибыли сержант и 4 сапера, которые проложили тропу к танку Виктора. Тетрадь была найдена.
… Вошла жена Шатрова и пригласила его обедать. Тот закрыл фисгармонию. Он сообщил, что уезжает на 2-3 дня в обсерваторию.
В обсерватории его приютил сам директор Бельский. Вместе с ним он ночью отправился смотреть звезды в телескоп. Профессор направил телескоп в центр галактики, где находится "звездное колесо". Вокруг этого центра обращаются все звезды. Затем он начал рассматривать другие галактики.
Профессор Давыдов, друг ученого, ехал на корабле. Он возвращался из Сан-Франциско, где был делегатом на съезде палеонтологов и геологов. Внезапно с берега раздался гудок. Это означало, что надо немедленно отплывать, так как идет огромная приливная волна, которую лучше встретить подальше от берега. Наконец опасность миновала, корабль возвратился в порт. Берег был неузнаваем. Люди двигались среди развалин, спасая остатки имущества и отыскивая погибших. Моряки решили помочь им.
Когда судно отплыло, Давыдова попросили прочитать лекцию морякам о Тихом океане и о причинах вчерашнего бедствия. Затем наедине он долго размышлял о нашей планете и процессах, происходящих в ее недрах.
Глава вторая
Шатров приехал в гости к профессору Давыдову. Друзья во многом были противоположностями друг другу. Шатров сухой, среднего роста, а фигура Давыдова громоздкая. Шатров быстрый, угрюмый и нервный, а Давыдов более медлительный и добродушный. Шатров объявляет другу, что у него в руках нечто невероятное. Китайский палеонтолог Тао Ли, убитый фашистами в 1940 году, переписывался с Шатровым. Из последней своей экспедиции он прислал ему посылку с вещью, которую Шатров и привез Давыдову, - обломок ископаемой кости динозавра. Его череп насквозь пробит чем-то узким, и это отверстие не могло быть сделано зубом или рогом животного. Шатров показал Давыдову еще одну такую же пробитую кость, левую лопатку динозавра. Эти находки заставили ученого глубоко задуматься. В записке погибшего было сказано, что ему удалось обнаружить множество таких образцов в долине реки Чжу-Чже-Чу.
Динозавры, найденные ученым, обитали около 70 млн лет назад. Получается, что уже тогда на планете жили люди? Но человек появился намного позднее в ходе эволюции. Значит, те, кто убил их, родились не на Земле. Но в нашей солнечной системе не может зародиться разумная жизнь, а до других звездных систем очень далеко.
Далее Шатров рассказывает Давыдову теорию, созданную Виктором. Согласно ей, наша солнечная система в определенное время может сближаться с другими, настолько, что перелет становится возможным. Более того, Виктор рассчитал, что подобное сближение произошло как раз 70 млн лет назад. Получается, что тогда инопланетяне побывали на нашей планете, о чем свидетельствуют пробитые кости динозавров.
Друзья решают обратиться с этим вопросом к Тушилову, чтобы тот отправил их на место раскопок, однако тот решительно отказывает им. Давыдов предлагает поискать на территории СССР. Он также отправляет несколько писем своим иностранным коллегам. Давыдов получает хорошую новость - письмо его коллеги, сообщающего, что намечается грандиозная стройка - сооружение каналов и гидроэлектростанций. На ней будут вскрыты отложения, где должно быть множество костей динозавров. Это был шанс для ученых найти то, что они искали.
Давыдов отправляется на стройку в Казахстане. Он осматривает кладбища динозавров, оставляет своего помощника продолжать раскопки. Во время общения с аспирантами Давыдову внезапно приходит в голову догадка, что массовая гибель динозавров в этих местах была вызвана радиоактивным излучением, появившимся в результате процессов, происходивших в недрах Земли. Тогда, возможно, инопланетяне, посещавшие нашу планету, искали источники атомной энергии.
Глава третья
Давыдов отправился к на раскопки к Старожилову, который сообщил ему, что нашел что-то интересное. Когда профессор прибыл, он сказал ему, что удалось найти прекрасно сохранившийся скелет моноклона, череп которого насквозь пробит. Нужно было продолжать раскопки на большой территории. Рабочие взялись помочь ученым. Всего на раскопки отправилось более 900 человек. Во время работ аспиранты Давыдова нашли останки, принятые ими за черепаху. Раскопав их, ученые поняли, что это череп, принадлежавший, по-видимому, пришельцу.
Прибыл профессор Шатров, все это время, по договоренности друзей, работавший над воссозданием предполагаемого облика звездных гостей. Тот пришел к выводу, что пришельцы должны иметь облик, схожий с человеческим. Осмотрев найденный череп, ученые заметили, что он немного отличается от человеческого. К примеру, у пришельца не было зубов, вместо них - режущий роговой край, как у черепахи. По всей видимости, отсутствовали волосы и подкожный мышечный слой. В целом строение черепа было более примитивно, чем у человека. Профессоры сделали вывод, что эволюционный путь звездных гостей был короче, чем людей. Вместе с пришельцем были найдены части какого-то прибора и оружия, вероятно, использовавшего ядерную энергию. Отполировав пластинку, профессоры увидели на ней изображение человеческого лица неведомого существа, у которого отсутствовали нос и уши, но были очень умные глаза.
Таково краткое содержание повести "Звездные корабли". Ефремов И.А. - популярный советский писатель, показавший в своих книгах как прошлое человечества, так и его возможное коммунистическое будущее.
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Иван Ефремов
Звездные корабли
ГЛАВА ПЕРВАЯ. У ПОРОГА ОТКРЫТИЯ
– Когда вы приехали, Алексей Петрович? Тут много людей вас спрашивали.
– Сегодня. Но для всех меня еще нет. И закройте, пожалуйста, окно в первой комнате.
Вошедший снял старый военный плащ, вытер платком лицо, пригладил свои легкие светлые волосы, сильно поредевшие на темени, сел в кресло, закурил, опять встал и начал ходить по комнате, загроможденной шкафами и столами.
– Неужели возможно? – подумал он вслух.
Подошел к одному из шкафов, с усилием распахнул высокую дубовую дверцу. Белые поперечины лотков выглянули из темной глубины шкафа. На одном лотке стояла кубическая коробка из желтого блестящего, твердого, как кость, картона. Поперек грани куба, обращенной к дверце, проходила наклейка серой бумаги, покрытая черными китайскими иероглифами. Кружки почтовых штемпелей были разбросаны по поверхности коробки.
Длинные бледные пальцы человека коснулись картона.
– Тао Ли, неизвестный друг! Пришло время действовать!
Тихо закрыв дверцы шкафа, профессор Шатров взял потертый портфель, извлек из него поврежденную сыростью тетрадь в сером гранитолевом переплете. Осторожно разделяя слипшиеся листы, профессор просматривал через увеличительное стекло ряды цифр и время от времени делал какие-то вычисления в большом блокноте.
Груда окурков и горелых спичек росла в пепельнице; воздух в кабинете посинел от табачного дыма.
Необычайно ясные глаза Шатрова блестели под густыми бровями. Высокий лоб мыслителя, квадратные челюсти и резко очерченные ноздри усиливали общее впечатление незаурядной умственной силы, придавая профессору черты фанатика.
Наконец ученый отодвинул тетрадь.
– Да, семьдесят миллионов лет! Семьдесят миллионов! Ок! – Шатров сделал рукой резкий жест, как бы протыкая что-то перед собой, оглянулся, хитро прищурился и снова громко сказал: – Семьдесят миллионов!.. Только не бояться!
Профессор неторопливо и методически убрал свой письменный стол, оделся и пошел домой.
Шатров окинул взглядом размещенные во всех углах комнаты «бронзюшки», как он называл коллекцию художественной бронзы, уселся за покрытый черной клеенкой стол, на котором бронзовый краб нес на спине огромную чернильницу, и раскрыл альбом.
– Устал я, должно быть… И старею… Голова седеет, лысеет и… дуреет, – пробормотал Шатров.
Он давно уже чувствовал вялость. Паутина однообразных ежедневных занятий плелась годами, цепко опутывая мозг. Мысль не взлетала более, далеко простирая свои могучие крылья. Подобно лошади под тяжким грузом, она переступала уверенно, медленно и понуро. Шатров понимал, что его состояние вызвано накопившейся усталостью. Друзья и коллеги давно уже советовали ему развлечься. Но профессор не умел ни отдыхать, ни интересоваться чем-то посторонним.
«Оставьте! В театре не был двадцать лет, на даче отродясь не жил», – угрюмо твердил он своим друзьям.
И в то же время ученый понимал, что расплачивается за свое длительное самоограничение, за нарочитое сужение круга интересов, расплачивается отсутствием силы и смелости мысли. Самоограничение, давая возможность большей концентрации мысли, в то же время как бы запирало его наглухо в темную комнату, отделяя от многообразного и широкого мира.
Прекрасный художник-самоучка, он всегда находил успокоение в рисовании. Но сейчас даже хитро задуманная композиция не помогла ему справиться с нервным возбуждением. Шатров захлопнул альбом, вышел из-за стола и достал пачку истрепанных нот. Вскоре старенькая фисгармония заполнила комнату певучими звуками брамсовского интермеццо. Играл Шатров плохо и редко, но всегда смело брался за трудные для исполнения вещи, так как играл только наедине с самим собой. Близоруко щурясь на нотные строчки, профессор вспомнил все подробности своей необычайной для него, кабинетного схимника, недавней поездки.
Бывший ученик Шатрова, перешедший на астрономическое отделение, разрабатывал оригинальную теорию движения солнечной системы в пространстве. Между профессором и Виктором (так звали бывшего ученика) установились прочные дружеские отношения. В самом начале войны Виктор ушел добровольцем на фронт, был отправлен в танковое училище, где проходил длительную подготовку. В это время он занимался и своей теорией. В начале 1943 года Шатров получил от Виктора письмо. Ученик сообщал, что ему удалось закончить свою работу. Тетрадь с подробным изложением теории Виктор обещал выслать Шатрову немедленно, как только перепишет все начисто. Это было последнее письмо, полученное Шатровым. Вскоре его ученик погиб в грандиозной танковой битве.
Шатров так и не получил обещанной тетради. Он предпринял энергичные розыски, не давшие результатов, и наконец решил, что танковую часть Виктора ввели в бой так стремительно, что ученик его попросту не успел послать ему свои вычисления. Уже после окончания войны Шатрову удалось встретиться с майором, начальником покойного Виктора. Майор участвовал в том самом бою, где был убит Виктор, и теперь лечился в Ленинграде, где работал и сам Шатров. Новый знакомый уверил профессора, что танк Виктора, сильно разбитый прямым попаданием, не горел и поэтому есть надежда разыскать бумаги покойного, если только они находились в танке. Танк, как думал майор, должен был и теперь стоять на месте сражения, так как оно было сильно заминировано.
Профессор и майор совершили совместную поездку на место гибели Виктора.
И сейчас перед Шатровым из-за строчек потрепанных нот вставали картины только что пережитого.
Шатров послушно остановился.
Впереди, на залитом солнцем поле, неподвижно стояла высокая сочная трава. Капли росы искрились на листьях, на пушистых шапочках сладко пахнущих белых цветов, на конических лиловых соцветиях иван-чая. Насекомые, согревшиеся под утренним солнцем, деловито жужжали над высокой травой. Дальше лес, иссеченный снарядами три года назад, раскидывал тень своей зелени, прорванной неровными и частыми просветами, напоминавшими о медленно закрывающихся ранах войны. Поле было полно буйной растительной жизни. Но там, в гуще некошеной травы, скрывалась смерть, еще не уничтоженная, не побежденная временем и природой.
Быстро растущая трава скрыла израненную землю, взрытую снарядами, минами и бомбами, вспаханную гусеницами танков, усеянную осколками и политую кровью…
Шатров увидел разбитые танки. Полускрытые бурьяном, они мрачно горбились среди цветущего поля, с потоками красной ржавчины на развороченной броне, с приподнятыми или опущенными пушками. Направо, в маленькой впадине, чернели три машины, обгоревшие и неподвижные. Немецкие пушки смотрели прямо на Шатрова, будто мертвая злоба и теперь еще заставляла их яростно устремляться к белым и свежим березкам опушки.
Дальше, на небольшом холме, один танк вздыбился, надвинувшись на опрокинутую набок машину. За зарослями иван-чая была видна лишь часть ее башни с грязно-белым крестом. Налево широкая пятнистая серорыжая масса «фердинанда» склоняла вниз длинный ствол орудия, утопавший концом в гуще травы.
Цветущее поле не пересекалось ни одной тропинкой, ни одного следа человека или зверя не было видно в плотной заросли бурьяна, ни звука не доносилось оттуда. Только встревоженная сойка резко трещала где-то вверху да издали доносился шум трактора.
Майор взобрался на поваленный ствол дерева и долго стоял неподвижно. Молчал и шофер майора.
Шатрову невольно, вспомнилась полная торжественной печали латинская надпись, обычно помещавшаяся в старину над входом в анатомический театр: «Hic Locus est, ubi mors gaudet sucurrere vitarn», в переводе означавшая: «Это место, где смерть ликует, помогая жизни».
К майору подошел маленького роста сержант, начальник группы саперов. Веселость его показалась Шатрову неуместной.
– Можно начинать, товарищ гвардии майор? – звонко спросил сержант. – Откуда поведем?
– Отсюда. – Майор ткнул палкой в куст боярышника. – Направление – точно на ту березку…
Сержант и приехавшие с ним четыре бойца приступили к разминированию.
– Где же тот танк… Виктора? – тихо спросил Шатров. – Я вижу только немецкие.
– Сюда посмотрите, – повел рукой майор налево, – вот вдоль этой группы осин. Видите – там маленькая березка на холме? Да? А правее ее
Шатров старательно присмотрелся. Небольшая береза, чудом уцелевшая на поле сражения, едва трепетала своими свежими нежными листочками. И среди бурьяна в двух метрах от нее выступала груда исковерканного металла, издалека казавшаяся лишь красным пятном с черными провалами.
К ним подошел кончивший работу сержант:
– Готово! Тропочку проложили.
Профессор и майор направились к желанной цели. Танк показался Шатрову похожим на огромный исковерканный череп, зияющий черными дырами больших проломов. Броня, погнутая, закругленная и оплавленная, багровела кровоподтеками ржавчины.
Майор с помощью своего шофера взобрался на разбитую машину, долго рассматривал что-то внутри, засунув голову в открытый люк. Шатров вскарабкался следом и встал на расколотой лобовой броне против майора.
Тот высвободил голову, сощурился на свету и угрюмо сказал:
– Самому вам лезть незачем. Подождите, мы с сержантом все осмотрим. Если уж не найдем, тогда, чтобы убедиться, пожалуйте.
Ловкий сержант быстро нырнул в машину и помог влезть майору. Шатров озабоченно склонился над люком. Внутри танка воздух душный, пропитанный прелью и слабо отдавал запахом машинного масла. Майор для верности зажег фонарик, хотя внутрь машины проникал свет через пробоины. Он стоял согнувшись, стараясь в хаосе исковерканного металла определить, что было полностью уничтожено. Майор попробовал поставить себя на место командира танка, вынужденного спрятать в нем ценную для себя вещь, и принялся последовательно осматривать все карманы, гнезда и закоулки. Сержант проник в моторное отделение, долго ворочался и кряхтел там.
Вдруг майор заметил на уцелевшем сиденье планшетку, засунутую позади подушки, у перекладины спинки. Он быстро вытащил ее. Кожа, побелевшая и вздувшаяся, оказалась неповрежденной; сквозь мутную сетку целлулоида проглядывала испорченная плесенью карта. Майор нахмурился, предчувствуя разочарование, с усилием отстегнул заржавевшие кнопки. Шатров с нетерпением переминался с ноги на ногу. Под картой, сложенной в несколько раз, была серая тетрадь в твердом гранитолевом переплете.
– Нашел! – И майор подал в люк планшетку. Шатров поспешно вытащил тетрадь, осторожно раскрыл слипшиеся листы, увидел ряды цифр, написанные почерком Виктора, и вскрикнул от радости.
Майор вылез наружу.
Поднявшийся легкий ветер принес медовый запах цветов. Тонкая береза шелестела и склонялась над танком, будто в неутешной печали. В вышине медленно плыли белые плотные облака, и вдали, сонный и мерный, слышался крик кукушки…
…Шатров не заметил, как тихо раскрылась дверь и вошла жена. Она с тревогой взглянула добрыми голубыми глазами на мужа, застывшего в раздумье над клавишами.
– Будем обедать, Алеша?
Шатров закрыл фисгармонию.
– Ты что-то задумал опять, не так ли? – тихо спросила жена, доставая тарелки из буфета.
– Я еду послезавтра в обсерваторию, к Бельскому, на два-три дня.
– Не узнаю тебя, Алеша. Ты такой домосед, я месяцами вижу только твою спину, согнутую над столом, и вдруг… Что с тобой случилось? Я в этом вижу влияние…
– Конечно, Давыдова? – рассмеялся Шатров. – Ей-ей, нет. Олюшка, он ничего не знает. Ведь мы с ним не виделись с сорок первого года.
– Но переписываетесь-то вы каждую неделю!
– Преувеличение, Олюшка. Давыдов сейчас в Америке, на конгрессе геологов… Да, кстати напомнила, – он на днях возвращается. Сегодня же напишу ему.
Обсерватория, куда приехал Шатров, была только что отстроена после варварского разрушения ее гитлеровцами.
Прием, оказанный Шатрову, был сердечным и любезным. Профессора приютил сам директор, академик Бельский, в одной из комнат своего небольшого дома. Два дня Шатров присматривался к обсерватории, знакомился с приборами, звездными каталогами и картами. На третий день один из наиболее мощных телескопов был свободен, к тому же и ночь благоприятствовала наблюдениям. Бельский вызвался быть проводником Шатрова по тем областям неба, которые упоминались в рукописи Виктора.
Помещение большого телескопа скорее походило на цех крупного завода, чем на научную лабораторию. Сложные металлические конструкции были непонятны далекому от техники Шатрову, и он подумал, что его друг, профессор Давыдов, любитель всяких машин, гораздо лучше оценил бы виденное. В этой круглой башне было несколько пультов с электрическими приборами. Помощник Бельского уверенно и ловко управлял различными рубильниками и кнопками. Глухо заревели большие электромоторы, башня повернулась, массивный телескоп, подобно орудию с ажурными стенками, наклонился ниже к горизонту. Гул моторов смолк и сменился тонким завыванием. Движение телескопа сделалось почти незаметным. Бельский пригласил Шатрова подняться по легкой лесенке из дюраля. На площадке находилось удобное кресло, привинченное к настилу и достаточно широкое, чтобы вместить обоих ученых. Рядом – столик с какими-то приборами. Бельский выдвинул назад, к себе, металлическую штангу, снабженную на концах двумя бинокулярами, похожими на те, которыми постоянно пользовался в своей лаборатории Шатров.
– Прибор для одновременного двойного наблюдения, – пояснил Бельский. – Мы будем смотреть оба на одно и то же изображение, получающееся в телескопе.
– Я знаю. Такие же приборы применяются и у нас, биологов, – отвечал Шатров.
– Мы теперь мало пользуемся визуальными наблюдениями, – продолжал Бельский, – глаз скоро утомляется и не сохраняет виденного. Современная астрономическая работа вся идет на фотоснимках, особенно звездная астрономия, которой вы интересуетесь… Ну, вы хотели посмотреть для начала на какую-нибудь звезду. Вот вам красивая двойная звезда – голубая и желтая – в созвездии Лебедя. Регулируйте по своим глазам так же, как и обычно… Впрочем, подождите. Я лучше совсем выключу свет – пусть ваши глаза привыкнут…
Шатров прильнул к объективам бинокуляра, умело и быстро отрегулировал винты. В центре черного круга ярко сияли две очень близкие друг к другу звезды. Шатров сразу понял, что телескоп не в силах увеличить звезды, как планеты или Луну, – настолько велики расстояния, отделяющие их от Земли. Телескоп делает их яркими, более отчетливо видимыми, собирая и концентрируя лучи. Поэтому в телескоп видны миллионы слабых звезд, вовсе недоступных невооруженному глазу.
Перед Шатровым, окруженные глубокой чернотой, горели два маленьких ярких огонька красивого голубого и желтого цвета, несравненно ярче самых лучших драгоценных камней. Эти крошечные светящиеся точки давали ни с чем не сравнимое ощущение одновременно чистейшего света и безмерной удаленности; они были погружены в глубочайшую пучину темноты, пронзенную их лучами. Шатров долго не мог оторваться от этих огней далеких миров, но Бельский, лениво откинувшийся в кресле, поторопил его:
– Продолжим наш обзор. Не скоро выдастся такая прекрасная ночь, да и телескоп будет занят. Вы хотели посмотреть центр нашей Галактики[Галактика – гигантская звездная система (иначе называемая Млечным Путем), в которой в качестве рядовой звезды находится и наше Солнце. Солнце описывает вокруг динамического центра Галактики гигантскую
орбиту с периодом обращения примерно в 220 миллионов лет.], ту «ось», вокруг которой вращается ее «звездное колесо»?
Снова завыли моторы. Шатров ощутил движение площадки. В стеклах бинокуляра возник рой тусклых огоньков, Бельский замедлил движение телескопа. Огромная машина двигалась незаметно и беззвучно, а перед глазами Шатрова медленно проплывали участки Млечного Пути в области созвездий Стрельца и Змееносца.
Короткие пояснения Бельского помогали Шатрову быстро ориентироваться и понимать видимое.
Тускло светящийся звездный туман Млечного Пути рассыпался неисчислимым роем огоньков. Этот рой сгущался в большое облако, удлиненное и пересеченное двумя темными полосами. Местами ярко горели, как бы выпирая из глубин пространства, отдельные редкие звезды, более близкие к Земле.
Бельский остановил телескоп и повысил увеличение окуляра. Теперь в поле зрения было почти целиком звездное облако – плотная светящаяся масса, в которой отдельные звезды были неразличимы. Вокруг нее роились, сгущаясь и разрежаясь, миллионы звезд. При виде этого обилия миров, не уступавших нашему Солнцу в размере и яркости, Шатров ощутил смутное угнетение.
– В этом направлении центр Галактики, – пояснил Бельский, – на расстоянии в тридцать тысяч световых летNote1
Световой год – единица расстояния в астрономии, равная количеству километров, пробегаемых лучом света в год (9,46 Х 10 в 12 степени км, то есть почти 10 в 13 степени км). Ныне как единица расстояния в астрономии применяется парсек, равный 3,26 светового года.
Самый центр для нас невидим. Только недавно в инфракрасных лучах удалось сфотографировать расплывчатый, неясный контур этого ядра. Вот здесь, направо, – черное пятно чудовищных размеров: это масса темной материи, закрывающей центр Галактики. Но вокруг него обращаются все ее звезды, вокруг него летит и Солнце со скоростью двухсот пятидесяти километров в секунду. Если бы не было темной завесы, Млечный Путь здесь был бы несравненно ярче, и наше ночное небо казалось бы не черным, а пепельным… Поехали дальше…
В телескопе появились черные прогалины в звездных роях, протяжением в миллионы километров.
– Это облака темной пыли и обломочной материи, – пояснил Бельский. – Отдельные звезды просвечивают сквозь них инфракрасными лучами, как это установлено фотографией на специальных пластинках… А есть еще множество звезд, которые совсем не светятся. Мы распознаем присутствие лишь ближайших таких звезд по их излучению радиоволн – потому и называем их «радиозвездами»…
Шатрова поразила одна большая туманность. Похожая на клуб светящегося дыма, испещренная глубочайшими черными провалами, она висела в пространстве, подобная разметанному вихрем облаку. Сверху и справа от нее виднелись тусклые серые клочья, уходившие туда, в бездонные межзвездные пропасти. Жутко было представить себе огромные размеры этого облака пылевой материи, отражавшего свет дальних звезд. В любом из черных его провалов утонула бы незаметно вся наша солнечная система.
– Заглянем теперь за пределы нашей Галактики, – сказал Бельский.
В поле зрения перед Шатровым возникла глубокая тьма. Едва уловимые светлые точки, такие слабые, что их свет умирал в глазу, почти не вызывая зрительного ощущения, редко-редко встречались в неизмеримой глубине.
– Это то, что отделяет нашу Галактику от других звездных островов, А теперь вы видите подобные нашей Галактике звездные миры, чрезвычайно удаленные от нас. Здесь, в направлении на созвездие Пегаса, открываются перед нами самые глубокие известные нам части пространства. Сейчас мы посмотрим на самую близкую к нам галактику, размерами и формой похожую на нашу исполинскую звездную систему. Она состоит из мириадов отдельных звезд различной величины и яркости, имеет такие же облака темной материи, такую же полосу этой материи, стелющуюся в экваториальной плоскости, и так же окружена шаровыми звездными скоплениями. Это так называемая туманность М31 в созвездии Андромеды. Она косо наклонена к нам, так что мы видим ее отчасти с ребра, отчасти с плоскости…
Шатров увидел бледно светящееся облако в форме удлиненного овала. Приглядываясь, он смог различить светящиеся полосы, расположенные спирально и разделенные черными промежутками.
В центре туманности видна была наиболее плотная светящаяся масса звезд, слившихся в одно целое на колоссальном расстоянии. От нее отходили едва уловимые спирально загибающиеся выросты. Вокруг этой плотной массы, отделенные темными кольцами, шли полосы более разреженные и тусклые, а на самом краю, в особенности у нижней границы поля зрения, кольцевые полосы разрывались на ряд округлых пятнышек.
– Смотрите, смотрите! Вам, как палеонтологу, это должно быть особенно интересно. Ведь свет, который сейчас попадает к нам в глаза, ушел от этой галактики миллиона полтора лет назад. Еще человека-то на Земле не было!
– И это самая близкая к нам галактика? – удивился Шатров.
– Ну конечно! Мы знаем уже такие, которые расположены в расстояниях порядка сотен миллиардов световых лет. Миллиарды лет бежит свет со скоростью в десять триллионов километров в год. Вы видели такие галактики в созвездии Пегаса…
– Непостижимо! Можете не говорить – все равно нельзя себе представить подобные расстояния. Бесконечные, неизмеримые глубины…
Бельский еще долго показывал Шатрову ночные светила. Наконец Шатров горячо поблагодарил своего звездного Вергилия, вернулся к себе и улегся в постель, но долго не мог заснуть.
В закрытых глазах роились тысячи светил, плыли колоссальные звездные облака, черные завесы холодной материи, гигантские хлопья светящегося газа…
И все это – простирающееся на биллионы и триллионы километров, рассеянное в чудовищной, холодной пустоте, разделенное невообразимыми пространствами, в беспросветном мраке которых мчатся лишь потоки мощных излучений.
Звезды – эти огромные скопления материи, сдавливаемой силой тяготения и под действием непомерного давления развивающей высокую температуру. Высокая температура вызывает действие атомных реакций, усиливающих выделения энергии. Чтобы звезды могли существовать, не взрываясь, в равновесии, энергия должна в колоссальных количествах выбрасываться в пространство в виде тепла, света, космических лучей. И вокруг этих звезд, словно вокруг силовых станций, работающих на ядерной энергии, вращаются согреваемые ими планеты.
В чудовищных глубинах пространства несутся эти планетные системы, вместе с мириадами одиночных звезд и темной, остывшей материей составляющие огромную, похожую на колесо систему – галактику. Иногда звезды сближаются и снова расходятся на миллиарды лет, точно корабли одной галактики. А в еще более огромном пространстве отдельные галактики также подобны еще большим кораблям, светящим друг другу своими огнями в неизмеримом океане тьмы и холода.
Неведомое до сих пор чувство овладело Шатровым, когда он живо и ярко представил себе Вселенную с ее ужасающим холодом пустоты, с рассеянными в ней массами материи, раскаленной до невообразимых температур; представил себе не доступные никаким силам расстояния, неимоверную длительность совершающихся процессов, в которых пылинки, подобные Земле, имеют совершенно ничтожное значение.
И в то же время гордое восхищение жизнью и ее высшим достижением
– умом человека – прогоняло страшный облик звездной Вселенной. Жизнь, скоротечная, настолько хрупкая, что может существовать только на планетах, похожих на Землю, горит крохотными огоньками где-то в черных и мертвых глубинах пространства.
Вся стойкость и сила жизни – в ее сложнейшей организации, которую мы едва начали понимать, организации, приобретенной миллионами лет исторического развития, борьбы внутренних противоречий, бесконечной смены устаревших форм новыми, более совершенными. В этом сила жизни, ее преимущество перед неживой материей. Грозная враждебность космических сил не может помешать жизни, которая, в свою очередь, рождает мысль, анализирующую законы природы и с их же помощью побеждающую ее силы.
У нас на Земле и там, в глубинах пространства, расцветает жизнь – могучий источник мысли и воли, который впоследствии превратится в поток, широко разлившийся по Вселенной. Поток, который соединит отдельные ручейки в могучий океан мысли.
И Шатров понял, что впечатления, пережитые им ночью, вновь разбудили застывшую было силу его творческого мышления. Тому залогом открытие, заключенное в коробке Тао Ли…
Старший помощник капитана парохода «Витим» небрежно облокотился на сверкающие в солнечных лучах поручни. Большой корабль словно уснул на мерно колыхающейся зеленой воде, окруженный медленно перебегающими бликами света. Рядом густо дымил длинный, высоконосый английский пароход, лениво кивая двумя белыми крестами массивных мачт.
Южный край бухты, почти прямой и черный от глубокой тени, обрывался стеной красно-фиолетовых гор, изборожденных лиловыми тенями.
Офицер услышал внизу твердые шаги и увидел на трапе мостика массивную голову и широкие плечи профессора Давыдова.
– Что так рано, Илья Андреевич? – приветствовал он ученого.
Давыдов прищурился, молча осмотрел солнечную даль, а потом взглянул на улыбавшегося старшего помощника:
– Хочу попрощаться с Гаваями. Хорошее место, приятное место… Скоро отходим?
– Хозяина нет – оформляет дела на берегу. А так все готово. Вернется капитан – сейчас же пойдем. Прямо домой.
Профессор кивнул головой и полез в карман за папиросами. Он наслаждался отдыхом, днями вынужденного безделья, редкими в жизни настоящего ученого. Давыдов возвращался из Сан-Франциско, куда ездил делегатом на съезд геологов и палеонтологов – исследователей прошлого Земли.
Ученому хотелось проделать обратный путь на своем, советском, пароходе, и «Витим» подвернулся очень кстати. Еще более приятным был заход на Гавайские острова. Давыдову за время стоянки удалось познакомиться с природой этой страны, окруженной необъятными водными просторами Тихого океана. И сейчас, оглядываясь кругом, он ощущал еще большее удовольствие от сознания скорого возвращения на родину. Много интересных мыслей накопилось за дни неторопливого, тихого раздумья. Новые соображения теснились в голове ученого, властно требуя выхода – проверки, сопоставлений, дальнейшего развития. Но этого нельзя было сделать здесь, в каюте парохода: не было под рукой нужных записей, книг, коллекций…
Давыдов погладил пальцами висок, что означало у профессора затруднение или досаду…
Правее выдававшегося угла бетонного пирса как-то внезапно начиналась широкая аллея пальм; густые перистые кроны их отливали светлой бронзой, прикрывая красивые белые дома с пестрыми цветниками. Дальше, на выступе берега, прямо к воде подступала зелень низких деревьев. Там едва покачивалась голубая, с черными полосами лодка. Несколько юношей и девушек в лодке подставляли утреннему солнцу свои загорелые стройные тела, громко пересмеиваясь перед купанием. В прозрачном воздухе дальнозоркие глаза профессора различали все подробности близкого берега. Давыдов обратил внимание на круглую клумбу, в центре которой возвышалось странное растение: внизу густой щеткой торчали ножевидные серебряные листья; над листьями почти на высоту человеческого роста поднималось красное соцветие в форме веретена.
– Вы не знаете, что это за растение? – спросил заинтересованный профессор у старшего помощника.
– Не знаю, – беспечно ответил молодой моряк. – Видел его, слыхал, что редкостью у них считается… А скажите, Илья Андреевич, верно, что вы были моряком в молодости?
Недовольный переменой разговора, профессор нахмурился.
– Был. Какое это сейчас имеет значение? – буркнул он. – Вы лучше…
Где-то за строениями слева завыл гудок, гулко раскатившийся по тихой воде.
Старший помощник сразу насторожился. Давыдов недоуменно огляделся.
Тот же покой раннего утра реял над маленьким городом и бухтой, широко раскрытой в голубую даль океана. Профессор перевел взгляд на лодку с купальщиками.
Смуглая девушка, очевидно гаваянка, выпрямилась на корме, приветливо помахав русским морякам высоко поднятой рукой, и прыгнула. Красные цветы ее купального костюма разбили изумрудную стеклянистую воду и скрылись. Легкая моторка быстро промчалась в гавань. Минуту спустя на пристани показался автомобиль, из него выскочил капитан «Витима» и бегом устремился на свой корабль. Вереница флагов поднялась и затрепетала на сигнальной мачте. Капитан, задыхаясь, взлетел на мостик, стирая лившийся по лицу пот прямо рукавом белоснежного кителя.
– Что случилось? – начал старший помощник. – Я не разбираю этого сиг…
– Аврал! – закричал капитан. – Аврал! – и схватился за ручку машинного телеграфа. – Готова машина?
Капитан склонился к переговорной трубе и после короткого разговора с механиком отдал ряд отрывистых приказаний:
– Все наверх! Задраить люки! Очистить палубу! Отдать швартовы!
– Russians, what shall you do?Note2
Русские, что вы собираетесь делать?
– вдруг тревожно проревел рупор с соседнего корабля.
– Go ahead!Note3
Идти навстречу!
– немедленно ответил капитан «Витима».
– Well! At full speed!Note4
Правильно! На полной скорости!
– с большей уверенностью откликнулся англичанин.
Глухо зажурчала вода под кормой, корпус «Витима» дрогнул, пристань медленно поплыла вправо. Тревожная беготня на палубе смущала Давыдова. Он несколько раз бросал вопросительные взгляды на капитана, но тот, поглощенный маневрированием корабля, казалось, не замечал ничего кругом.
А море по-прежнему плескалось спокойно и мерно, ни одного облака не было видно в знойном и чистом небе.
«Витим» развернулся и, набирая ход, двинулся навстречу простору океана.
Капитан перевел дух, достал из кармана платок. Окинув зорким взглядом палубу, он понял, что все с тревогой ждут его разъяснений.
– Идет гигантская приливная волна от норд-оста. Я полагаю, единственное спасение судна – встретить ее в море, на полном ходу машин… Подальше от берега!
Он повернулся к отдаляющейся пристани, как бы оценивая расстояние.
Давыдов посмотрел вперед и увидел несколько рядов больших волн, бешено мчавшихся к земле. А за ними как главные силы за передовыми отрядами, стирая голубое сияние далекого моря, тяжко несся плоский серый холм гигантского вала.
– Команде укрыться внизу! – приказал капитан, резко двинув ручку телеграфа.
Передние волны по мере приближения к земле вырастали и заострялись. «Витим» резко дернулся носом, взлетел вверх и нырнул прямо под гребень следующей волны. Мягкий тяжелый шлепок отдался в поручнях мостика, крепко зажатых в руках Давыдова. Палуба ушла под воду, облако сверкающих водяных брызг туманом встало перед мостиком. Через секунду «Витим» вынырнул, нос его опять понесся вверх. Мощные машины содрогались глубоко внизу, отчаянно сопротивляясь силе волн,
задерживавших корабль, гнавших его к берегу, стремившихся разбить «Витим» о твердую грудь земли.
Ни одного пятна пены не белело на обрыве исполинского вала, который поднимался со зловещим хрипом и становился все круче. Тусклый блеск водяной стены, стремительно надвигавшейся, массивной и непроницаемой, напомнил Давыдову кручи базальтовых скал в горах Приморья. Тяжелая, как лава, волна вздымалась все выше, заслоняя небо и солнце; ее заостряющаяся вершина всплыла над передней мачтой «Витима». Зловещий сумрак сгущался у подножия водяной горы, в черной глубокой яме, куда соскальзывало судно, как будто покорно склонявшееся под смертельный удар.
Очень кратко Двое советских учёных совершают великое открытие - находят в горах Средней Азии череп инопланетянина, прибывшего на землю семьдесят миллионов лет назад.
Глава I. У порога открытия
Алексей Петрович Шатров, профессор-палеонтолог, невысокий, сухой и подвижный человек, всегда был «кабинетным» учёным, почти затворником. Свой образ жизни он изменил, получив таинственную посылку от молодого китайского учёного Тао Ли.
Сначала Шатров отправился на поиски тетради своего бывшего ученика Виктора. Недолго проучившись у профессора, Виктор перешёл на астрономическое отделение и разработал «оригинальную теорию движения солнечной системы в пространстве». В начале войны он ушёл на фронт и погиб в большом танковом сражении. В своём последнем письме к профессору Виктор сообщил, что закончил работу и записал её в тетрадь. Выслать Шатрову свои вычисления он не успел.
Шатров разыскал майора - командира Виктора. Вместе они отыскали танк, в котором тот погиб. Там, в планшетке, под испорченной плесенью картой, и нашлась тетрадь в твёрдом переплёте.
Просидев несколько дней над астрономическими расчётами Виктора, профессор почувствовал, что ему не хватает знаний - сказывались многолетняя усталость, однообразный образ жизни и слишком узкая направленность исследований.
Мысль не взлетала более, далеко простирая свои могучие крылья. Подобно лошади под тяжким грузом, она переступала уверенно, медленно и понуро.
Чтобы «разорвать этот плен рутины», Шатров отправился в обсерваторию, недавно восстановленную после войны. Он осмотрел участки неба, упомянутые в рукописи Виктора, - часть Млечного пути и центр галактики, закрытый огромным чёрным сгустком материи. Шатрова поразили расстояния в миллионы световых лет, отделяющие нашу галактику от соседних.
Пережитые профессором впечатления «вновь разбудили застывшую было силу его творческого мышления». Он решил действовать, не боясь ничего нового, и исследовать открытие Тао Ли.
Тем временем давний друг Шатрова, профессор палеонтологии Илья Андреевич Давыдов, могучий мужчина огромного роста, большой любитель попутешествовать, находился на советском пароходе «Витим» у побережья Гавайев. Он возвращался из Сан-Франциско, где проходил съезд геологов и палеонтологов.
Стояло раннее утро. «Витим» уже собирался отплавать, когда по радио было получено сообщение об огромном цунами, надвигающимся на Гавайи. Капитан решил увести пароход в открытый океан, чтобы его не разбило о берег.
«Витим» отделался небольшими повреждениями, но три огромные волны полностью разрушили нарядный прибрежный городок. До поздней ночи Давыдов и советские моряки помогали местным жителям. Когда пароход, наконец, отчалил от берега, профессор прочёл экипажу небольшую лекцию о возникновении цунами.
Науке уже известно, что гигантские волны возникают из-за подводных землетрясений - последствий извержения подводных вулканов, после которых появляются новые острова. Но почему начинаются эти землетрясения? Профессор Давыдов считал, что вещество внутри планеты обычно «находится в спокойном, уравновешенном состоянии». Двигаться его заставляют нестабильные химические элементы, выделяющие много энергии, такие, как уран. Значит, все извержения вулканов происходят там, где этих элементов больше всего.
Размышляя над своей теорией, Давыдов надеялся, что когда-нибудь люди сумеют «овладеть очагами атомных реакций», чтобы контролировать процесс горообразования. Тогда перестанут происходить трагедии, подобные сегодняшней.
Потом Давыдов «вспомнил про гигантские скопления костей вымерших ящеров», которые находят в Средней Азии, то есть в районах горообразования. Возможно, их убило излучение тех же веществ, которые давным-давно «разбудили» вулканы в тех местах.
Глава II. Звёздные пришельцы
Шатров решил показать посылку от Тао Ли своему другу Давыдову. В коробке оказалось несколько ископаемых костей и череп динозавра, в которых виднелись маленькие овальные отверстия искусственного происхождения. Это означало, что на этих динозавров кто-то охотился с неизвестным современной науке оружием, и происходило это семьдесят миллионов лет назад, когда человека ещё не было. Следовательно, Землю посещали инопланетяне.
Это подтверждала и теория Виктора, согласно которой наша солнечная система движется внутри галактики и периодически сближается с соседними звёздами и вращающимися вокруг них планетами. Такое сближение произошло семьдесят миллионов лет назад, и разумные существа «переправились со своей системы на нашу, как с корабля на корабль в океане».
Одно невероятное, сцепившись с другим, превращается в реальное.
Шатров считал, что предавать это невероятное открытие гласности ещё рано - слишком мало доказательств. Надо отправляться в восточные отроги Гималаев, где Тао Ли нашёл ископаемые кости, и искать останки звёздных гостей. Профессор надеялся, что авторитет Давыдова поможет им начать раскопки.
К сожалению, место на стыке Тибета, Индии, Сиама и Бирмы, где находилось «кладбище динозавров», контролировали американцы и англичане, советских учёных туда не пустили. Давыдов решил, что места с глубокими долинами есть не только в Гималаях, но и в советской Средней Азии. Можно и там поискать следы пришельцев, но сначала надо выяснить, что именно искать.
Учёные решили разделить задачу. Шатров с помощью биологического анализа должен был выяснить, как выглядели инопланетяне и что они искали на Земле. Давыдов же брал на себя «направление и развитие поисков».
Вскоре Давыдов осознал, что для «поисков звёздных пришельцев в горных котловинах Средней Азии» нужны сотни экскаваторов и тысячи рабочих, но ни одна страна в мире, даже самая богатая, не станет оплачивать такие грандиозные раскопки. Разочарованный профессор уже готов был отказаться от поисков, когда получил письмо от известного геолога Кольцова, сообщавшего, что в горных котловинах Тянь-Шаня начинается стройка целой сети крупных каналов и электростанций. На двух из этих строительств вскроются большие скопления ископаемых костей, поэтому за ними будут постоянно наблюдать палеонтологи.
Это был шанс, и Давыдов отправился в Среднюю Азию. Там уже успели откопать несколько огромных «кладбищ динозавров», но следов пришельцев не нашли. Во время разговора с наблюдающими за раскопками аспирантами-палеонтологами о том, что сейчас важнее - ядерная физика или палеонтология - в голову профессора пришла интересная идея: «кладбища динозавров» образовывались там, где скопилось много урана. Именно его излучение и убивало огромных ящеров. Возможно, и следы пришельцев нашлись в таком месте неслучайно - они могли искать уран, чтобы использовать его как топливо.
В этот момент Давыдову сообщили, что на другой стройке научный сотрудник Старожилов нашёл скелеты динозавров со странными повреждениями. Профессор немедленно отправился туда.
Глава III. Глаза разума
Старожилов действительно нашёл череп динозавра с узким овальным отверстием. Рядом с ним обнаружились лежащие кучей скелеты хищных и травоядных ящеров. Раскапывать эту груду без Давыдова Старожилов не решился.
Рабочие так «заинтересовались находками рогатых „крокодилов“», что решили помочь раскопать это место.
Сам труд во всём его величии шёл на помощь науке, бескорыстно и могуче.
В воскресенье на раскопки вышло девятьсот человек, а администрация стройки выделила тяжёлую технику - «четырнадцать экскаваторов, транспортёры, грузовики».
Люди выкопали огромную выемку в земле, и там, под огромным черепом хищного ящера, обнаружилось нечто, похожее на панцирь ископаемой черепахи. Давыдов извлёк предмет из земли и понял, что это - не черепаха, а череп неизвестного существа. Профессор велел просеять землю вокруг черепа в надежде найти скелет.
Несколько дней спустя Шатров спешно приехал из Ленинграда в Москву к Давыдову. Перед тем, как взглянуть на череп, он захотел изложить другу свои догадки о том, как должен выглядеть пришелец. По мнению профессора, разум мог зародиться лишь на планете с земными характеристиками, следовательно, разумным могло стать только гуманоидное и человекоподобное существо, поскольку тело человека - лучшее вместилище для разума.
Анализ Шатрова оказался верным. Давыдов показал ему тёмно-фиолетовый череп, гладкая кость которого отсвечивала перламутром. Широкий и крутой лоб был чуть больше человеческого, но мало от него отличался. Вместо носа на черепе была треугольная ямка, а вместо челюстей - нечто, напоминающее клюв черепахи. Судя по строению черепа, у пришельцев не было волос и ушей, а кости его состояли из кремния.
Остального скелета Давыдов не нашёл - видимо, пришелец погиб, а мелкие хищники растащили его кости. Зато профессор обнаружил два металлических обломка в форме усечённой семигранной призмы «и круглый диск около двенадцати сантиметров в диаметре». Обломки были сделаны из редкого на Земле гафния, а обе стороны танталового диска были покрыты неизвестным прозрачным веществом, верхний слой которого за прошедшие миллионы лет стал матовым. По краю диска были выбиты «звёздочки с разным числом лучей».
Давыдов предложил Шатрову описать череп и опубликовать описание под своим именем. Сам Давыдов оставил себе описание раскопок и выводы о постигшей пришельца гибели. Он собирался продолжить изучение «роли атомных реакций в геологических процессах», а это необычайное открытие расширило границы разума профессора и добавило ему смелости.
Пока Давыдов размышлял, какого пола был пришелец и как было устроено общество, в котором он жил, Шатров разглядывал диск и вдруг увидел под прозрачным веществом неясное изображение. Профессор отполировал диск, удалив слой, повреждённый песком и временем. Вещество стало абсолютно прозрачным, и друзья увидели чёткий, объёмный и увеличенный портрет пришельца с громадными, выпуклыми глазами.
В этих глазах был свет безмерного мужества разума, сознающего беспощадные законы вселенной, вечно бьющегося в муках и радости познания.
Взгляд пришельца, пронизанный «умом и напряжённой волей», показывал, что звёздный гость был похож на людей и близок им по духу. Для Давыдова это было залогом того, что обитатели двух «звёздных кораблей» - планет, однажды встретившись, поймут друг друга.
Но перед этой встречей люди должны «объединить народы собственной планеты в одну братскую семью», искоренить нищету, неравенство и расовые предрассудки. Без этого человечество не сможет покорить межзвёздные пространства и встретить братьев по разуму.
«БИБЛИОТЕКА ФАНТАСТИКИ» в 24 томах
Иван ЕФРЕМОВ - Звездные Корабли. Туманность Андромеды
От сказки до предвиденья..
Впервые мы встретились в кабинете главного редактора издательства «Молодая гвардия» в годы войны. При моем появлении посетитель вежливо встал с дивана, огромный, с застенчивой улыбкой, словно он стеснялся своего роста и из-за этого даже слегка заикался. Открытое русское лицо с чуть приподнятыми к вискам бровями и внимательными, умными, проницательными глазами.
Я столько слышал тогда о шумном успехе его «Рассказов о необыкновенном», где нет обыкновенны не только события, но и люди! Цикл этих рассказов под общим названием «Пять румбов» был опубликован в журнале «Новый мир» в 1944 году.
И пусть покажется поразительным, даже фантастическим, но все герои рассказов - юный красноармеец, «сын полка», матрос, штурман дальнего плавания, горный инженер, геолог, ученый-палеонтолог и писатель - все это один и тот же человек - Иван Антонович Ефремов, талантливый ученый, флагман советской научной фантастики, восхищавший меня с его первых шагов в литературе.
Биография Ефремова - история бурной, исключительно разносторонней, насыщенной увлекательными событиями жизни.
Воспитанник красноармейской роты, двенадцатилетний мальчик, он в годы гражданской войны вместе с запахом дыма сражений впитал в себя романтику революции, обрел необоримую тягу к знаниям.
Юный матрос, плававший на Каспии и Тихом океане, он был влюблен в неистовый ветер, в море бурное или спящее, но всегда прекрасное, рождающее отвагу и гордость. Морская тема в его творчестве займет достойное место.
Горный инженер. Дабы утолить свое стремление проникнуть в тайны земных недр, он заканчивает экстерном Горный институт. Участник многих экспедиций, он занят не только поисками скрытых в земле кладов, но ищет ответы на великие вопросы происхождения жизни.
Геолог, исследователь Сибири, Ефремов указал на географическое сходство некоторых ее районов с районами Африканского материка, предвидя находки сибирских алмазных россыпей, сходных с африканскими месторождениями (рассказ «Алмазная труба», 1944). Он же возглавил в тридцатые годы первую экспедицию по изысканию трассы ныне завершенного БАМа, пройдя путем нынешних комсомольских строительных бригад.
Ученый-палеонтолог, руководитель более сорока экспедиций на Кавказе, в Средней Азии, Якутии, Восточной Сибири, на Дальнем Востоке, а также в Монгольской Народной Республике. Там, в соответствии с его научными прогнозами, в пустыне Гоби, было открыто одно из самых крупных в мире «кладбищ динозавров». Результатом монгольских экспедиций 1946-1949 годов стала написанная на основе путевых дневников замечательная книга «Дорога ветров», в которой удачно сочетаются документальность, строгая научность с популярной формой изложения. Обобщая свои находки и наблюдения, Ефремов создал новую науку - тафономию - о закономерностях залегания в слоях земной коры останков доисторических животных и полезных ископаемых растительного происхождения. За капитальный научный труд «Тафономия и геологическая летопись» (1950) ему была присуждена Государственная премия.
Историк, знаток Африки, эллинской культуры, он проникал взглядом в далекое прошлое Египта или Эллады, во дворцы фараонов и тайные святилища жрецов (дилогия «Великая Дуга», «Лезвие бритвы», «Тайс Афинская»).
И, наконец, писатель с мировым именем, мыслитель, с острым восприятием мира, с глубиной суждения о сути вещей. Конечно, Ефремов прежде всего был ученым, оставался им и в литературе, своим воображением художника порой совершенно неожиданно пробуждая мысли даже в далеких ему областях науки.
Так, по словам члена-корреспондента Академии Наук СССР Ю. Н. Денисюка, рассказ И. Ефремова «Тень Минувшего» подсказал ему идею разработки метода объемной голографии. И много лет спустя, при обсуждении творчества писателя, в фойе демонстрировалась усыпанная драгоценными камнями шапка Мономаха, которой там на самом деле... не было. Это объемное изображение казалось «тенью минувшего».
Да, Ефремову было что сказать читателям. И он многое сказал, но лично мне врезались в память такие его слова: «Какой нелепый сдвиг фаз. Когда интеллект человека достигает наибольшего расцвета, обретены знания и опыт жизни, когда возможно больше отдать людям, физические силы оставляют нас...»
Ефремов-писатель собирался продолжить роман «Туманность Андромеды», создав рассказ «Сердце Змеи» как одну из продолжающих его глав. Ефремов-ученый готовил научную работу «Палеонтология». Он слишком рано ушел от нас, но сделал за десятерых.
Его заметили как ученого в 1927 году, как писателя - в 1944-м. И ученый, придя в литературу, оставил в ней след подобно профессору химии Александру Бородину в музыке.
Один из самых известных романов И. Ефремова, «Туманность Андромеды» (1955-1956), выходил в нашей стране и за рубежом несчетное количество раз. Мне вспоминаются некоторые наши с Иваном Антоновичем беседы в пору, когда зрел его замысел будущего романа.
В то время я часто писал предисловия к издававшимся у нас в стране произведениям некоторых западных фантастов и из поездок за рубеж привозил их последние издания.
Иван Антонович хорошо владел английским языком, в свою очередь, внимательно следил за зарубежными новинками. И мы часто обсуждали их и даже выступили в 1958 году с совместным докладом о зарубежной фантастике на Всесоюзном совещании писателей-фантастов.
«Я тогда прочел подряд десятка полтора-два романов современных западных, главным образом американских, фантастов. После этого у меня возникло отчетливое и настойчивое желание дать свою концепцию, свое художественное изображение будущего, противоположное трактовке этих книг, философски и социологически несостоятельных»,- вспоминал Ефремов о том времени.
Он задумал тогда противопоставить свой светлый роман, заглядывающий в коммунистическое будущее, «диким джунглям» непроходимого пессимизма американской фантастики, предрекавшей гибель цивилизации и одичание человечества, или пугавшей обывателя на своих страницах кровожадными монстрами, хищными, ядовитыми растениями, или проникнутой идеями защиты капитализма, будто бы распространившегося на всю Галактику.
Помню то ощущение, которое охватывало нас с Иваном Антоновичем, впервые углублявшихся в эти «литературные заросли». Хотелось отвернуться и уйти, но Ефремов звал меня к исследованию и я проникал вместе с ним в эти «заросли», в которые стоило углубляться уже затем, чтобы лучше понять тех американцев, которые своей фантазией ищут выход из дремучих тупиков современного им капиталистического общества. И некоторые из наших тогдашних находок стали достоянием советских читателей: Рэй Брэдбери, Айзек Азимов, Хьюго Геринсбек...
– Когда вы приехали, Алексей Петрович? Тут много людей вас спрашивали.
– Сегодня. Но для всех меня еще нет. И закройте, пожалуйста, окно в первой комнате.
Вошедший снял старый военный плащ, вытер платком лицо, пригладил свои легкие светлые волосы, сильно поредевшие на темени, сел в кресло, закурил, опять встал и начал ходить по комнате, загроможденной шкафами и столами.
– Неужели возможно? – подумал он вслух.
Подошел к одному из шкафов, с усилием распахнул высокую дубовую дверцу. Белые поперечины лотков выглянули из темной глубины шкафа. На одном лотке стояла кубическая коробка из желтого блестящего, твердого, как кость, картона. Поперек грани куба, обращенной к дверце, проходила наклейка серой бумаги, покрытая черными китайскими иероглифами. Кружки почтовых штемпелей были разбросаны там и сям по поверхности коробки. Длинные бледные пальцы человека коснулись картона.
– Тао Ли, неизвестный друг! Пришло время действовать.
Тихо закрыв дверцы шкафа, профессор Шатров взял потертый портфель, извлек из него поврежденную сыростью тетрадь в сером гранитолевом переплете. Осторожно разделяя слипшиеся листы, профессор просматривал через увеличительное стекло ряды цифр и время от времени делал какие-то вычисления в большом блокноте.
Груда окурков и горелых спичек росла в пепельнице; воздух в кабинете посинел от табачного дыма.
Необычайно ясные глаза Шатрова блестели под густыми бровями. Высокий лоб мыслителя, квадратные челюсти и резко очерченные ноздри усиливали общее впечатление незаурядной умственной силы, придавая профессору черты фанатика.
Наконец ученый отодвинул тетрадь.
– Да, семьдесят миллионов лет! Семьдесят миллионов! Ок! – Шатров сделал рукой резкий жест, как бы протыкая что-то перед собой, оглянулся, хитро прищурился и снова громко сказал: – Семьдесят миллионов!.. Только не бояться!
Профессор неторопливо и методически убрал свой письменный стол, оделся и пошел домой.
Шатров окинул взглядом размещенные во всех углах комнаты «бронзюшки», как он называл коллекцию художественной бронзы, уселся за покрытый черной клеенкой стол, на котором бронзовый краб нес на спине огромную чернильницу, и раскрыл альбом.
– Устал я, должно быть… И старею… Голова седеет, лысеет и… дуреет, – пробормотал Шатров.
Он давно уже чувствовал вялость. Паутина однообразных ежедневных занятий плелась годами, цепко опутывая мозг. Мысль не взлетала более, далеко простирая свои могучие крылья. Подобно лошади под тяжким грузом, она переступала уверенно, медленно и понуро. Шатров понимал, что его состояние вызвано накопившейся усталостью. Друзья и коллеги давно уже советовали ему развлечься. Но профессор не умел ни отдыхать, ни интересоваться чем-то посторонним.
«Оставьте! В театре не был двадцать лет, на даче отродясь не жил», – угрюмо твердил он своим друзьям.
И в то же время ученый понимал, что расплачивается за свое длительное самоограничение, за нарочитое сужение круга интересов, расплачивается отсутствием силы и смелости мысли. Самоограничение, давая возможность большей концентрации мысли, в то же время как бы запирало его наглухо в темную комнату, отделяя от многообразного и широкого мира.
Прекрасный художник-самоучка, он всегда находил успокоение в рисовании. Но сейчас даже хитро задуманная композиция не помогла ему справиться с нервным возбуждением. Шатров захлопнул альбом, вышел из-за стола и достал пачку истрепанных нот. Вскоре старенькая фисгармония заполнила комнату певучими звуками брамсовского интермеццо. Играл Шатров плохо и редко, но всегда смело брался за трудные для исполнения вещи, так как играл только наедине с самим собой. Близоруко щурясь на нотные строчки, профессор вспомнил все подробности своей необычайной для него, кабинетного схимника, недавней поездки.
Бывший ученик Шатрова, перешедший на астрономическое отделение, разрабатывал оригинальную теорию движения Солнечной системы в пространстве. Между профессором и Виктором (так звали бывшего ученика) установились прочные дружеские отношения. В самом начале войны Виктор ушел добровольцем на фронт, был отправлен в танковое училище, где проходил длительную подготовку. В это время он занимался и своей теорией. В начале 1943 года Шатров получил от Виктора письмо. Ученик сообщал, что ему удалось закончить свою работу. Тетрадь с подробным изложением теории Виктор обещал выслать Шатрову немедленно, как только перепишет все начисто. Это было последнее письмо, полученное Шатровым. Вскоре его ученик погиб в грандиозной танковой битве.
Шатров так и не получил обещанной тетради. Он предпринял энергичные розыски, не давшие результатов, и наконец решил, что танковую часть Виктора ввели в бой так стремительно, что ученик его попросту не успел послать ему свои вычисления. Уже после окончания войны Шатрову удалось встретиться с майором, начальником покойного Виктора. Майор участвовал в том самом бою, где был убит Виктор, и теперь лечился в Ленинграде, где работал и сам Шатров. Новый знакомый уверил профессора, что танк Виктора, сильно разбитый прямым попаданием, не горел и поэтому есть надежда разыскать бумаги покойного, если только они находились в танке. Танк, как думал майор, должен был и теперь стоять на месте сражения, так как оно было сильно заминировано. Профессор и майор совершили совместную поездку на место гибели Виктора. И сейчас перед Шатровым из-за строчек потрепанных нот вставали картины только что пережитого.
Шатров послушно остановился.
Впереди, на залитом солнцем поле, неподвижно стояла высокая сочная трава. Капли росы искрились на листьях, на пушистых шапочках сладко пахнущих белых цветов, на конических лиловых соцветиях иван-чая. Насекомые, согревшиеся под утренним солнцем, деловито жужжали над высокой травой. Дальше лес, иссеченный снарядами три года назад, раскидывал тень своей зелени, прорванной неровными и частыми просветами, напоминавшими о медленно закрывающихся ранах войны. Поле было полно буйной растительной жизни. Но там, в гуще некошеной травы, скрывалась смерть, еще не уничтоженная, не побежденная временем и природой.
Быстро растущая трава скрыла израненную землю, взрытую снарядами, минами и бомбами, вспаханную гусеницами танков, усеянную осколками и политую кровью…
Шатров увидел разбитые танки. Полускрытые бурьяном, они мрачно горбились среди цветущего поля, с потоками красной ржавчины на развороченной броне, с приподнятыми или опущенными пушками. Направо, в маленькой впадине, чернели три машины, обгоревшие и неподвижные. Немецкие пушки смотрели прямо на Шатрова, будто мертвая злоба и теперь еще заставляла их яростно устремляться к белым и свежим березкам опушки.
Дальше, на небольшом холме, один танк вздыбился вверх, надвинувшись на опрокинутую набок машину. За зарослями иван-чая была видна лишь часть ее башни с грязно-белым крестом. Налево широкая пятнистая серо-рыжая масса «фердинанда» склоняла вниз длинный ствол орудия, утопавший концом в гуще травы.
Цветущее поле не пересекалось ни одной тропинкой, ни одного следа человека или зверя не было видно в плотной заросли бурьяна, ни звука не доносилось оттуда. Только встревоженная сойка резко трещала где-то вверху да издали доносился шум трактора.
Майор взобрался на поваленный ствол дерева и долго стоял неподвижно. Молчал и шофер майора.
Шатрову невольно вспомнилась полная торжественной печали латинская надпись, обычно помещавшаяся в старину над входом в анатомический театр: «Hic locus est, ubi mors gaudet sucurrere vitam», в переводе означавшая: «Это место, где смерть ликует, помогая жизни».
К майору подошел маленького роста сержант, начальник группы саперов. Веселость его показалась Шатрову неуместной.